— Прости, Господи!
— Все лето обживался я на выселках. Лачугу себе смастерил, печку справил. Пока тепло было, грибами да ягодами перебивался. А с холодами голодно стало. Пошел я в деревню работы просить, а меня гонят отовсюду. Да ишо и с кулаками набрасываются…. Точно блажь какая на мне. Отощал я с голоду, побираться стал. Да никто мне не рад. Я к людям, а они от меня. Ни то, что покормить – поговорить не хотят…. Дошло до того, что другие попрошайки меня подкармливали. Если бы не они, не пережить бы мне той зимы… Ох-х…
На память вдруг пришло, как вскоре после моего рукоположения я встретил Бусурманина на лесной дороге у Ломакиного леса. Улыбающийся одними белками глаз из-под торчащей клоками шевелюры, он незатейливо пытался привлечь мое внимание к своей персоне. Порывшись в грязных лохмотьях, старик извлек оттуда огромное красное яблоко и протянул мне, что-то невнятно шепча потрескавшимися в кровь губами. Неприятный вид лохматого, пыльного, покрытого язвами человека подействовал тогда на меня несколько тошнотворно. Я «вежливо» отказался от угощения Митяя, как и от разговора с ним, успокоив себя тем, что сосредоточенно занят внутренней молитвой. Сейчас же я был готов сгореть от стыда, оттого, что не выслушал просьбы несчастного старика. Но разве прошлого теперь воротишь?
— С тех пор одними несчастьями и живу. Одно время даже хотел к разбойничкам прибиться. Все ж легче среди людей, да и кормиться чем-то надо. Так, и тати меня прогнали…. Иди, говорят, к своим….
— Прости, Господи!
— А, где они – «мои»? Зачем человеку жить на свете, если он никому не нужен? Я всю жизнь мечтал людям добро делать, а они от меня, как от прокаженного. Ни видеть, ни слышать не хотят…. Батогами прочь гонят… Чем же только меня в жизни не били!?!…
Нищий Митяй, действительно, в окрестных хуторах пользовался дурной славой. И хотя явного вреда он никому ни причинял, редко кто из встретившихся на пути старика, не бросал ему в лицо бранное слово, или не отвешивал тумака. Даже дети, завидев вдалеке пыльную фигуру Бусурманина, оставляли свои увлекательные забавы и гнались за попрошайкой, забрасывая его всем, что попадется под руку. А вечно ворчливые старухи, при виде «чахлого побирашки», спешно загоняли во дворы неразумную малышню. Так, на всякий случай.
— Скажите, отцы, вот солнце на всех ровно светит, никого не обделяя. Почему же Бог посылает одним больше страданий, а другим меньше? За какие «заслуги»? Я столько лет молился, чтобы Всевышний дал мне возможность трудиться, иметь семью, помогать ближнему, иметь кусок хлеба на пропитание. Разве я у Него чего лишнего просил?
— Господь знает Сам все потребности человека и посылает каждому то, что ему полезно.
— А разве Савельке Ларивонову полезно обкрадывать людей? Полезно за горсть муки последнюю животинку сводить со двора, обрекая всю семью на голодную погибель? Полезно, когда матери при неурожае ему по вечерам своих дочерей малых тайком приводят…. И ничего ведь с ним не случается. Ни заболел, ни хозяйства ни утратил, ни дома ни лишился, ни куска хлеба… Позапрошлым летом везде по заводям реки обмелели – а его мельница в порядке. Вся округа тогда к нему хлебушек молоть возила. Он плату с людей поднял, прибыль получил…. Зимой в селе падеж скота случился. У него опять все без изъяна. Еще и у разбойников ворованный скотец за гроши прикупил.
— Ты сейчас, раб Божий, больше о собственной душе думай. Савелий свое по заслугам получит. «У Меня отмщение и воздаяние, скоро наступит уготованное для них» – говорит Господь.
— Когда это будет, отец Ипатий? При жизни Савке всюду почет и уважение. Священники за него у Престола усердно молятся, благословение от имени Бога подают, на удобные места в храме сажают. Помирать станет, так у него перед церковью и грехов особых нет: всю жизнь человек радовался, Бога благодарил, от избытков на храм жертвовал. Молился с удовольствием, посты соблюдал, каждый праздник на службу приходил. В церкви его запишут на вечное поминовение со всей семьей. …. А меня или деток моих усопших кто-нибудь хоть раз у алтаря помянул?
— Так ведь ты на церковные службы не приходишь.
— А разве я по своей воле храм Божий покинул? Эту свою последнюю надежду, где хоть малое утешение горю великому находил. Это меня отец Феодор, который до вас служил, пускать в храм не велел, бусурманином назвал. Я в церковь от отчаяния, а он гонит: «Ты зачем сюда? Ты, де, бусурманин, так и иди в магометанское капище».