—Для составления жития?
—Не думаю. По крайней мере, у Владыки таких речей не заводилось. Наверное, преосвященный решал, как относиться к появившемуся в народе почитанию старицы.
—Что же Владыка решил – неизвестно?
—Неизвестно. Но коли запрет на распространение слухов не наложил, стало быть благословил чтить память схиигумении Иулиании. А народ уж как горячо принял ее молитвенную помощь – толпами на поклонение в святую обитель ходили. Я грешный думаю, что возрождение града Курска произошло по молитвам старицы и в связи с большим количеством паломников.
—Полагаю, батюшка, звягинские, да здобниковские крестьяне чаще других на могилку своей селянки наведывались.
—Да. Немало тогда прихожан брало благословение на дальний путь. По возвращении говорили, что почувствовали себя лучше после посещение могилки, одухотвореннее. И реальное исцеление недужного действительно случилось, и я тому живой свидетель.
Один наш служитель храма – целибатный дьячок был почислен за штат из-за внезапно наступившей болезни глаз. По причине отсутствия родственников несчастный слепой служка был обречен на горькую голодную старость и очень горячо молился Всевышнему, прося Его послать помощь свыше. В это же время и прокатились по нашим весям слухи о чудесах, совершаемых на могилке курской схиигумении. Не имея возможности самому отправиться к святым местам, бывший дьячок попросил отправляющихся в Курск односельчан принести ему с могилки матушки щепоть целительной земли.
Получив земельку, слепец развел ее в кувшине со святой водой и по несколько раз в день окроплял живительным составом больные места. Все сельчане стали свидетелями, как глаза несчастного постепенно перестали гноиться, а затем исчезло большое бельмо, мешавшее человеку смотреть на Божий мир. В результате зрение человека восстановилось настолько, что он до конца жизни свободно читал «Апостол», пребывая на содержании храма.
—Видно глубокая вера была у этого человека. Она и исцелила несчастного слепца. Ведь как учил Господь: «по вере вашей будет вам».
—Вера и мудрый замысел Божий над судьбой человека, - убежденно констатировал отец Ипатий, подводя итог случившейся беседе, - ведь дьячок был не кто иной, как внук того самого настоятеля храма – духовника крестьянки Ирины, наложившего на женщину очистительную епитимию.
[1] «Поскольку грех твой велик, то возможно я и увеличу данное число, в зависимости от раскаяния».
Седмичный – недельный.
Строительница – настоятельница.
Целиба́тный – неженатый, давший обет девства.
ТРИ БРАКА
В прежней «цивилизованной» жизни я наивно полагал, что все священники сплошь сугубо серьезные, благовоспитанные люди, всецело отрешенные от всего мирского. Но, вынужденный по роду службы на близкое общение со своими братьями «по цеху», очень быстро пересмотрел свои ложные представления.
-Ты, отец Анатолий не думай, что я праведностью тебя превосхожу или поведением своим сильно от других отличаюсь, - укорил меня старец Ипатий, когда на очередной исповеди я пожаловался ему в неподобающих для духовного лица греховных мыслях, переживаниях и, особо, поступках. – Такой же, как и все, повеса. Да, и в жизни нашей слишком степенным быть не получается, как не старайся.
Это уж точно. Каждый день мы со старцем сталкивались по службе с такими курьезными обстоятельствами, что даже у невозмутимого отца Ипатия не всегда получалось сдержать усмешку. А я в роли алтарного чтеца записок просто ухахатывался, когда окрестные дворянчики-недоучки пытались собственноручно накарябать прошение на помин души. Каких только поминовений из рук новоявленных грамотеев не выходило: и «о упокоении усохших», и «за вновь преставившуюся от рукавицу Пелагею». А на такие просьбы, как помолится за «впакой», «спокой» и «успокоение» я даже внимание перестал обращать.
В алтаре нашего храма на жертвеннике лежали два пожелтевших от времени пергамента, которые отец настоятель не разрешал убирать в корзину и во время Приношения в Жертву Агнца всегда молился за упомянутых в записочках лиц. На одной из бумажек было написано: «о здравии всех, кто тут и об упокоении всех, кто там», а на другой: «о здравии всех, кроме тех, кто скрал наш посев». Особенно усердно молился батюшка над вторым прошением: