– Зрю я, исцелила тебя Нюрка, - загрохотал он нарочито громким голосом, - собирайся, до меня пойдешь.
– Кто же ты такой, холоп, чтобы мне приказывать? - я произнес это негромко, но твердо и с таким апломбом, что староста от неожиданности захлопал глазами, лишь беззвучно открывая рот. Я же не дал ему опомниться.
– Кто дал тебе право Нюрку обижать, людишек прохожих в работники забирать, крестьян местных батогами наказывать? Или запамятовал, что все мы братья и сестры во Христе?
Я продолжал эмоционально «наседать» на недалекого администратора. Тот ничего не придумал лучше, чем рявкнуть срывающимся голосом:
– Ты кто? Что здесь делаешь?
– О том, кто я, тебе знать не положено. А пришел я сюда, чтобы людишек сих от такого нехристя как ты избавить. Отвечай, почто безвинно людей обижаешь?
Староста мешком сполз с коня и глядел на меня уже снизу вверх, пытаясь определить мой социальный статус и положение в обществе. Серый, скукожившийся, с перекосившимся от страха лицом, он вдруг стал мне настолько безынтересен, что я поспешил поскорее завершить мою «благосклонность» к выслужившемуся крестьянину.
– Слушай меня, Стефан. Сейчас ты поедешь домой и отпустишь прочь всех схваченных тобой людей. Я это проверю. Во-вторых, никогда больше не поднимай руки своей на другого человека, иначе будешь иметь дело со мной. И, в-третьих, я теперь буду жить у Анны. А ты поможешь мне обустроить мое жилье. Понятно?
Мужик согласно закивал головой. Но по его виду было неясно, то ли он пытается взять паузу в общении, чтобы приготовить некую пакость, то ли действительно испугался незнакомца, осмелившегося поставить его на место. Я решил добить его окончательно. Достал из внутреннего кармана смартфон, вывел на экран снимок иконы и включил на громкую связь одно из имеющихся в телефоне духовных песнопений. Повернул экран к Стефану, чтобы он мог видеть Образ и троекратно перекрестил его иконой в тот момент, когда невидимый хор громко и торжественно начал исполнение духовного стиха.
Староста выпустил из рук повод, упал на колени, и дрожащими руками попытался изобразить на себе знамение. Против хорового исполнения раскатистого «Аллилуйя» невидимым хором он устоять не мог. Усиливая произведенный на старосту эффект, я величественно повернулся и шагнул за порог, давая понять Стефану, что считаю аудиенцию законченной.
Травница встретила меня с широкими от испуга глазами, безусловно слыша весь наш разговор и исполнение песнопений на телефоне. Я поспешил успокоить милую хозяйку, объяснив ей суть устройства в моей руке. Аня с испугом глядела на маленький черный предмет, способный говорить, петь и показывать живых людей. От страха у нее на глазах выступили слезы. Я вынужден был убрать телефон обратно в карман.
– Видишь, красавица, в каком далеком времени я живу? У нас с такими телефонами играют малые детки. А в домах стоят телевизоры и компьютеры, на которых мы смотрим, как живут люди на Руси и в других землях, слушаем песни, смотрим танцы, фильмы, спектакли.
Слова «фильм, клип, телевизор, телефон» девушке мало, о чем говорили. Я бережно обнял ее за плечи:
–Не бойся, в этом нет ничего страшного, это всего лишь придуманные человеком игрушки.
Аня доверчиво прижалась щекой к моей груди и преданно посмотрела широкими от удивления, счастья и тревоги глазами. Весь ее вид показывал, что девушка устала от одиночества, соскучилась по человеческому общению, и была очень рада моему к ней приятельскому расположению. Я ласково погладил девушку по голове. Аня в ответ обняла меня руками за шею, мягко ткнулась губами куда-то в бороду.
И вдруг, горько навзрыд зарыдала, давая волю переполнявшим ее чувствам одиночества, отрешенности, непринятия обществом, и в предвкушении простого женского счастья. Я подхватил ее на руки, прижал к себе.
– Не бойся, я теперь буду рядом с тобой.
Захмелевшая от счастья девушка неумело нашла мои губы своим соленым от слез ртом, принялась благодарно целовать.
– Суженый мой.
В тот вечер мы долго не могли уснуть. Оба соскучившись по семейному счастью, не могли вдоволь насладиться обществом друг друга, и, крепко обнявшись, все болтали и болтали, делясь самыми тайными и сокровенными подробностями личной жизни. Забылись мы, когда в проеме за печью забрезжили первые лучи мгновенного июльского рассвета.