Сейчас ночь, блюстители культа ушли. Сидя на ящике возле лампы-молнии, я перечитываю свои заметки и пытаюсь проанализировать все, что рассказали нам Зэзэ и Вуане.
Бубу-«снадобье», предмет вожделений Вуане, принадлежит Зэзэ, и только он один может пользоваться его магическими свойствами. Различные маски и их талисманы являются собственностью той или иной категории блюстителей культа. Воллолибеи-женщина из Тувелеу покровительствует деревне, но она неполноценна без своего мужского двойника из соседней деревушки. Даже сам Окобюзоги не простирает свое могущество за пределы кантона. Сила воздействия этих «снадобий», если пользоваться термином Вуане, основана, кроме приписываемых им магических свойств, на различных трюках, призванных нагонять страх (подражание реву хищных зверей, переодевания) и создавать атмосферу, благоприятную для проявления сверхъестественных сил. Но Афви, невидимый и всемогущий, объединяет всех тома. Их магия есть по существу феномен коллективного порядка. «Дух троих людей сильнее, чем одного», — сказал мне Вуане.
Если в такой замкнутой общине, какой является африканская деревня, группа мужчин собирается в священном лесу и принимает решение о наказании или о смерти одного из своих, то у последнего, как это нетрудно себе представить, мало шансов избегнуть предназначенной ему участи. Даже не прибегая к силе, одним простым внушением знахари могут заставить намеченную жертву выполнить их волю. Если же обреченный оказывает неповиновение, ему помогают умереть. Все знахари умеют пользоваться ядами, и Вуане во время наших прогулок по лесу показывал нам лианы, из плодов и коры которых извлекаются эти яды. Эти знания составляют часть арсенала знахарей и колдунов.
Я, кажется, понимаю беспокойство старого Зэзэ, хотя он и великий зоги, по поводу замышляемого его противниками заговора. Прежде чем прийти к равнодушию, которое он проявляет сейчас к верованиям предков или даже к отрешению от них, он их разделял. Он сам связан тайной, соблюдать которую обязывает других. Его положение главы блюстителей культа позволяет ему распоряжаться по своей воле коллективной магической силой тома, но он не может ни изменить этому миру, часть которого он составляет, ни уйти из него без риска получить ответный удар. Союз с нами ставит его в ложное положение: разглашение им тайны священного леса отталкивает от него большинство тома и заставляет их группироваться вокруг его противников. Зэзэ не может недооценивать силы, к помощи которых он так долго прибегал, и он страшится их.
Но разгадать магию тома не столь уж просто. Нам не удалось выяснить загадку нашей первой ночи здесь, в Тувелеу, молнии в Доэзиа и раздвоения Вуане в Сагпау. В то же время, когда Зэзэ говорит нам: «Это все сделали сами люди», он, конечно, выражает не личный взгляд на духов леса, а то, что думают все знахари; и когда он отгоняет торнадо своим трезубцем, повторяя магические формулы, переданные ему его предшественниками, то вериг в их действенность. Если его заклинания не дают желаемого результата, он, чтобы спасти положение, прибегает к своей сообразительности.
Я барахтаюсь в этих противоречиях, понимая, что в глазах тома они но выглядят таковыми и совершенно их не смущают. Любая реакция, которую я приписываю Зэзэ, любое объяснение, которое я даю его поступкам, имеют значение лишь для меня, белого. Сам он ставит перед собой гораздо меньше вопросов и во всяком случае формулирует их совсем иначе, чем я.
В эту самую минуту он, наверное, дрожит в своей хижине от страха, от непреодолимого страха перед возмездием созданных людьми духов, власть которых он, однако, и не думает отрицать. Женщины и дети боятся Бакороги, хотя знают, что под устрашающей маской скрывается какой-то мужчина; посвященные, завидев Окобюзоги, обращаются в бегство; сам Вуане боится Зэзэ, когда тот одет в бубу-«снадобье», и мечтает приобрести такое же. Его отношение к этим вещам не соответствует представлениям европейцев о логике. Нам эта игра мыслей может казаться ребяческой, но с ней следует считаться, если мы хотим попять тома. Мы пытаемся разрешить противоречия — тома просто живут с ними.