Песенка посвящалась Филуше — она была брюнеткой, и красота ее была красотой счастливой матери. Никто не сказал бы, что у этой женщины семеро детей, среди которых две пары близнецов.
— А ваша Цилька все еще в городском погребке, пан учитель? — сочувственно спросила она.
— Давно уже дома! — ответил за Яна капеллан. — Побежала к малышке, да вот совершила ошибку — не подождала своего муженька… Вы знаете, пани Герготтова, они немножко повздорили.
— Иисусе, Мария! — воскликнула Филуша. — Вы не должны оставлять молодую мать одну с ребенком. Где мать и дитя — там и отец, пан учитель!
Заметив, что капеллан поглаживает руку хозяйки, Иванчик понял, что пора оставить "святое семейство" наедине. Он взглянул на зардевшуюся Филушу и вспомнил второй куплет чардаша:
Когда Ян поднялся со стула, опираясь на свою дубинку, Филуша испугалась.
— Ой, пан учитель, да вы совсем как разбойник, Подождите, я принесу вам другую палочку!
— Сделайте одолжение.
— Надеюсь, вам не будет неприятно, что муж ходит с ней свиней покупать? Она по крайней мере не сломается!
"Палочка" не очень отличалась от дубинки.
Потом Филуша, сочувственно вздыхая, отряхнула учителю пиджак и вытерла мокрым полотенцем испачканный лоб…
— Большое спасибо, пани Герготтова, — сказал Иванчик, — и вам тоже, пан капеллан.
— Мне? За что? — удивился Мартин Губай, наливая в стопку ореховую водку. Он вел себя как хозяин, который, прощаясь с засидевшимся гостем, не может скрыть радости, что наконец-то останется наедине с любимой женой.
— Без вас я сюда бы не зашел…
— Да полно вам… Будьте здоровы!
Филуша Герготтова проводила Иванчика до самых ворот, за которыми на алтаре все еще благоухали покрытые цветами ветви липы, заперла за ним калитку и приветливо крикнула вслед:
— Передайте сердечный привет Цильке, пан учитель!
Перед городской управой стояли такси, вокруг которых суетилось, шумело и смеялось множество людей. Ян Иванчик решил перейти на противоположный тротуар. Ему не хотелось даже близко подходить к тем, кто, по его мнению, заслуживал лишь пощечины.
Пока Ян переходил улицу, такси стали разъезжаться. В тусклом свете редких фонарей они напоминали больших блестящих жуков. Шум моторов заглушали громкие крики мужчин и женский визг. Улюлюкали и свистели мальчишки. Навстречу учителю шагали два парня с пакетами под мышкой, на их военных пилотках блестели медные значки.
— Что там происходит, ребята? — спросил Ян, вглядываясь в них.
— Это вы, зять? — послышался голос Винцента.
— Братиславские шоферы грузят поэтов, — объяснил Якуб Амзлер. — Особенно пришлось помучиться с женатым монахом…
— Представьте себе, зять, — расхохотался Винцент Кламо, — этот поэтичный монах так крепко ухватил за руку лохматую барышню, что шоферы никак не могли ее от него оторвать. Пришлось засунуть в машину обоих сразу!
Цилькин брат покатывался со смеху. Внезапно перед глазами Иванчика возникла сцена, невольным свидетелем которой он был возле дома Бонавентуры Клчованицкого.
— Как ты думаешь, Винцек, — спросил он, — что лучше: держать девушку за руку или водить ее за нос?
— Что вы хотите этим сказать? — нахмурился солдат.
— А вот что: девушке с Костельной улицы было не до смеха, когда мать на всю улицу обзывала ее шлюхой и пинала ногами, как собаку.
Но Винцент Кламо был истинным сыном своей мамаши — он ни перед кем не любил оставаться в долгу. К тому же выпитое вино придало ему смелости.
— Я вожу Перепетую за нос так же, как вы водили Цецилию.
После такого заявления учитель пожалел, что затеял этот разговор.
А солдат уже вошел в раж:
— Кое-кому повезло: Кламо имеют лишь один виноградник, да и то маленький. А кое-кому не везет: у Клчованицких три виноградника и все три пребольшущие. Все дело в виноградниках, уважаемый зять, а не в мужских грехах!