— Не дам!
— Отлично, Цилька, похвально! — учитель сладко потянулся и отчеканил: — Если б ты даже и захотела отдать Анульку, то я бы ее не отдал!
Через минуту он уже храпел.
Утром Ян почему-то оказался на кровати, хотя отлично помнил, что лёг на кушетку. Сквозь шторы на окнах пробивался свет. Цилькина постель была пуста. Он взглянул на часы — половина седьмого. Голова у него побаливала, как это всегда бывало после воскресенья. Он сел на кровати и увидел жену, примостившуюся в углу у печки.
— Что ты там делаешь, Цилька?
— А, ты уже проснулся!
— Я думал, ты плачешь из-за того, что я пью…
Она покачала головой. Переломила несколько сухих виноградных веток и бросила их в печку. Они тут же вспыхнули. Ян ничего не понимал: летом в печи трещит огонь, а Цилька даже не оборачивается к мужу, хотя он с ней разговаривает.
— У Анульки жар, — сказала она таким голосом, словно с малышкой случилось что-то непоправимое. — Утром она проплакала два часа подряд.
— Я не слышал.
— Еще бы!
Цилька открыла дверцу печки и швырнула в огонь какую-то книгу.
— Что ты там жжешь? — Учитель вылез из постели.
Цилька прикрыла дверцу печки и ждала, пока бумага не превратится в пепел. Так она когда-то после замужества жгла свою девичью корреспонденцию и мужнин дневник, который никак не подходил для супружеского чтения.
В кухне заплакала Анулька, и Цилька вихрем вылетела из комнаты.
Иванчик распахнул печку, когда пламя уже охватило страницы книжки. Вот задымился и тут же ярко вспыхнул титульный лист. Учитель успел разобрать жирные буквы: "Валика в штанах", под которыми красовалось какое-то написанное от руки четверостишие, но какое — разобрать уже было невозможно…
Сгоревшая "Валика в штанах" Аквавиты напомнила учителю о его собственных брюках: он ходил по комнате полуодетый. Брюки висели на спинке кровати и еще пахли утюгом.
— Словно из чистки, — сказал он вслух, одеваясь. — Ох и вымазаны они, наверное, были!
И он сокрушенно подумал, что теперь долго не отважится посмотреть в глаза Цилькиной матери. В эту минуту взгляд его упал на ночной столик. Сначала он нахмурился, потому что тонкие книжечки стихов "Черная среда" и "Привет, Амалия!" лежали поверх романов "Невспаханное поле" и "Кусок сахару". По мнению Иванчика, должно было быть наоборот. "Все у нее вместе", — с неудовольствием подумал он и открыл книжку Холко: титульный лист был вырван. Открыл книжку Доминика — тоже! Дрожащими пальцами перелистал Ян книги Илемницкого, подаренные им ранней весной 1939 года, в минуты прощанья, и облегченно вздохнул — оба титульных листа с автографом были на месте.
В этот момент в комнату вошла Цилька, и Ян поспешно отскочил от ее столика. Ему было неприятно, что жена застала его в тот момент, когда он рылся в ее вещах.
— Я вижу, эти поэты нацарапали здесь такое, — он ткнул пальцем в книги, — что пришлось вырывать листы. А знаменитую "Валику" ты даже сожгла!
Цилька стояла перед мужем, удрученная и грустная.
— Эти двое написали не совсем пристойные вещи, — сказала она. — Примерно то, что говорят подвыпившие парни девушкам, загородив им дорогу. А третий написал уж совсем грязные стишки, грязнее не бывает — сплошное скотство. Я должна была их сжечь… Чтоб не испачкаться, не унизить себя…
— Вот видишь!
— Ночью я вспомнила прекрасные автографы Илемницкого — помнишь, февраль тридцать девятого года, и мне так стало стыдно!
Иванчик, хоть и не подал вида, в душе злорадствовал: наконец-то его жена узнала цену этим "поэтам"! Но вместе с тем ему было жаль ее: она так жестоко разочаровалась в своей любви к поэзии. Он решил сказать Цильке хоть что-нибудь приятное:
— Вот Иван Тополь мне понравился — он великолепно воспел вино.
Цилька безнадежно махнула рукой.
— Ну что ты говоришь! Он прочел в погребке такую пародию на "Привет, Амалия!", которая ничем не отличалась от остальных грязных виршей.
По щекам ее покатились слезы.
— Цилька! — испугался учитель. — Ты слишком чиста для этого грязного мира… В тебя швырнули грязью те, перед кем ты преклонялась, и теперь ты должна очиститься… Смотри! — Он показал пальцем на свои тщательно отглаженные брюки. — Анулькина бабушка так их вычистила, что они стали лучше новых!
Она попыталась улыбнуться, но лицо ее оставалось печальным.
— Ты слишком справедлив для этого недоброго времени… Таких людей, как ты, нынче бьют, режут, преследуют… Помнишь, что сказал нам Петер Илемницкий?.. Надо уйти в свой внутренний мир… Только тогда человек сможет противостоять всему этому…