Как только рассветет, он заложит письма Илемницкого в библию, снимет несколько переплетов с изданий Общества друзей классической литературы и вставит в них произведения Ленина, Илемницкого и Рида. Чешские книги он оставит как есть — пусть позлятся господа гардисты.
Ян успокоился, поцеловал Цильку в лоб, сжал ее руку и, когда она ответила на его пожатие, уснул спокойный и счастливый.
В понедельник с утра летнее солнце уже снова вовсю светило с ясного неба. Дубники сверкали в лучах солнца, холмы, покрытые виноградниками, зазеленели после грозы еще больше, а небольшое болотце за городом превратилось в озеро. Полной грудью вдыхали люди пьянящий воздух. Цвели липы, и казалось невероятным, что где-то на свете идет война, раздаются залпы.
Учителя мужской приходской школы взволнованно беседовали между собой. Одна из учительниц с тревогой спрашивала законоучителя:
— Скажите, пан фарар, у нас будет мобилизация?
— Все от бога, — успокаивал ее священник.
Цецилия Иванчикова схватила мужа за руку, слово "мобилизация" будто обожгло ее. Стоявший у окна директор школы Михал Лужак вдруг сказал:
— Ну и дождь был сегодня ночью!
Однако дождь меньше всего занимал учителей, в том числе и самого Михала Лужака. Ни у кого из них не было ни садов, которым дождь мог быть полезен, ни посевов, которым он мог повредить.
— Дождь, дождь! Скажи лучше, что ты думаешь об этой войне? — накинулся на директора Иванчик.
— Я политикой не занимаюсь.
Иванчик нахмурился.
— Так говорят, когда не хотят ответить.
— А что вы, молодые, хотите услышать от меня, старика? Как я в восемнадцатом году вырывал из учебников портреты императоров Франца Иосифа Первого и Карла, кажется, Второго? Или как я в тридцать девятом снова вырывал из учебников портреты президентов Масарика и Бенеша? По правде говоря, я рад, что больше ничего не надо вырывать.
Иванчик усмехнулся.
— Ты, значит, думаешь, что больше ничьих портретов не придется вырывать из учебников?
Цилька с некоторым опозданием наступила мужу на ногу.
Фарара война занимала постольку, поскольку он надеялся на прибыли от поставок дорогого вина. А так как он был из тех, кто при вязке снопов подбирает каждый колосок, то он обучал детей закону божию, хотя это давало ему сущие пустяки.
Так как фарар захотел перенести свои уроки на утро, расписание изменили. Цилька обрадовалась: теперь она сможет в перерыв забегать домой покормить Анульку, и бабке не надо будет таскаться с коляской в школу.
Учителя разошлись по классам. Иванчиковы замедлили шаги, чтобы хоть минутку побыть наедине. Из первого класса доносилось пение школьников:
Услышав, как фарар отбивает указкой такт по кафедре, Ян сказал:
— Это похоже на галеры — рабы гребут, а надсмотрщик отбивает такт.
— Что тебе до всего этого, Янко! Анулька проснулась совсем здоровенькая, хорошо поела, и я так рада…
На Цильке была белая блузка и синяя юбка в складку. Волосы ее отливали бронзой. Такой Ян знал ее еще до замужества.
В Цилькином классе поднялся шум — третьеклассники буквально ходили на головах.
Ян лукаво посмотрел на жену:
— Ну-ка, скажи, чьи это стихи?
Цилька даже покраснела от радости — эти стихи были когда-то записаны в ее девичьей тетрадке, и она радовалась, что Ян помнит их наизусть. Притянув мужа к себе, Цилька быстро поцеловала его в губы. Потом шепнула на ухо:
— Пусть сегодняшний вечер будет нашим!
Стоя перед дверью класса, за которой она скрылась, Ян без конца повторял:
— Милая, милая, милая!
Пятиклассники встретили своего учителя, как солдаты: встали, помолились, сели.
— Пан учитель, вы знаете, война началась, — неожиданно сказал один из мальчиков.
— Знаю, ребята, но сейчас у нас грамматика.
Мальчишки были разочарованы. Им так хотелось услышать, что скажет о войне учитель. Но он, как видно, не был расположен говорить на эту тему. Тогда они сами заговорили наперебой:
— Немцы напали на русских!
— По радио передавали, что фронт тянется от Северного моря до Черного.
— Две тысячи километров!