- Если к директору, то он в обкоме, - выдала она скороговоркой. - Если к Миронову, то он в больнице с инфарктом.
Про Миронова она говорила с такой нейтральной интонацией, будто он не при смерти валялся в реанимации, а сидел на каком-нибудь очередном идиотском совещании.
- Как это - с инфарктом? - постарался очень удивленно спросить Гарусов. - Он же здоров как этот, как его…Ну, космонавт.
- Значит, слетает в космос, - не отрываясь от кнопок с буквами хмыкнула Нинка-секретарша. - А, может, и пронесет. В обкомовской больничке врачи подобранные.
- Ну, сто процентов, его сюда уже не вернут, - сказал Алексей Петрович расстроено.
- Вам я скажу, - Нинка оторвалась от машинки. Глаза её горели. - Шеф в главке сейчас. Поехал пробивать кандидатуру Полетаева.
- А почему мне можно сказать, а другим нельзя? - Гарусов подошел к машинке.
- Ну, можно. И всё, - Нина отвернулась к листку и снова застучала по кнопкам, стараясь не попасть не в ту букву длинным перламутровым ногтем.
- Ну, а откуда знаешь, что утверждать будут Полетаева? - нагнулся над Нинкой Алексей Петрович.
- Не, ну Вы отстаньте уже чессслово! - секретарша шлёпнула ладошкой по краю стола. - Я не знаю. Так думаю. Дверь была открыта у него. Он с кем-то большим разговаривал. Потому, что слова стелил аккуратно и мягко. И он сказал, что у него всего две кандидатуры. Первую фамилию разобрала - Полетаев, а вторую он называл и к окну шел. Я её не поняла. Короткая фамилия. Не помню какая.
- Ну, вот оно мне зачем, всё это? Целое следствие веду. Ну не идиот? Идиот. Давай, успокаивайся и работать иди. Отчеты читай, - уговаривал себя Гарусов по дороге в кабинет. Ему вдруг стало стыдно и противно. Он сел на подоконник в коридоре, закурил, потрогал щёки. Казалось ему, что они должны были гореть и светиться как тормозные фонари у машин. Но щёки были холодными.
- Вот, собака, что я из себя представляю! - зло ткнул себя Алексей Петрович кулаком в грудь.- Ну, нельзя же так даже перед собой позориться. Осёл! Успокоиться надо, только успокоиться.
Теперь ему казалось странным, диким даже, то, как он, порядочный, умный и принципиальный волевой мужчина поддался примитивному инстинкту, который иногда вылезает из каких-то душевных глубин, и заставляет тебя прыгать через лучшие человеческие качества и нормы ради нежданной возможности выскочить хоть на полкорпуса вперёд, хоть на полголовы стать выше тех, кто идет в деловой жизни с тобой вровень. Никто, конечно, и догадываться не мог вот об этом нервном срыве Гарусова, но этот факт не утешал. Как вообще могло произойти такое, что он выпустил из-под контроля все слабости свои, которые удавил в себе давно и, казалось, насмерть. А тут - на! Тщеславие, пусть крохотное, не видное со стороны, не опасное ни для себя, ни для кого. Но болезненное ведь. Нездоровое. Да и не надо ему ничего. Всё есть. Всего хватает. Хорошо жизнь идет и дела ладятся. Радуйся и не рыпайся! Кто или что заставляет тебя вмешиваться, штопором вкручиваться в естественный ход событий!? Всё происходит правильно и справедливо, если ты не унижаешься и не тянешь на себя кусочек одеяла, не подталкиваешь к себе поближе лежачий камень, под который без твоего пинка вода и не потечёт. Нельзя этого делать. Позорно. Да. Только так. Нельзя и всё.
Гарусов успокоился и покурил медленно, с удовольствием, ни о чём больше не думая. Домой он дошел пешком. Исчезло и раздражение непонятное, и даже злость на себя прошла. Правда, ощущение не в мозге, а где то возле сердца, рядышком где-то, жило отдельно от головы и не исчезало. И понималось оно Алексеем Петровичем как стыд. Хотя с чего бы ему взяться? Ни стыдных мыслей не имел он, ни желаний, да и поступка, которого надо стыдиться, тоже вроде не сделал ни одного.
Совсем наоборот, его подмывало позвонить или даже съездить к Полетаеву и убедить его в том, что он, Гарусов, не хочет занимать место заместителя, что станет настаивать сам лично на том, чтобы в это кресло сел Полетаев.
- Жена! - крикнул он из коридора, закрывая дверь на ключ.
- Ась! - тоже громко отозвалась Алла Васильевна с кухни. Оттуда пахло котлетами с чесноком и слоёным ванильным печеньем. Она пекла его в духовке каждую неделю. Муж одинаково сильно любил её, жену свою, вот это печенье и рыбалку с обычной поплавковой удочкой на берегу озера возле деревни, в которой он родился, вырос и похоронил родителей. Они разбились на отцовском мотоцикле зимой на трассе из города. На четвертом месте была работа. Тоже любимая, но как-то по-другому.
- Вот мы с тобой живём почти сорок лет. Сын с дочерью институты в Москве окончили и работают в столице. - Алексей Петрович не раздеваясь облокотился двумя руками об косяки кухонные. - Карьеру делают. Так же Машка говорит? Но они молодые. Им карьера - просто движение вперёд. Они не карьеристы. Просто слово это называют. А вот я кто? Я карьерист? Должность, на которой сижу, вроде не отнимал ни у кого, задницу не лизал начальству, чтобы меня людьми руководить поставили. Постепенно, за двадцать пять лет от статиста-счетовода доплелся до своей должности. Никому дорогу не перешел. Не просил. На глаза директору не лез. Сами меня назначили. И больше я ничего не хочу.