- Не имеет значения, нравится это тебе или нет, эта часть в гамме До.
- А мы можем в Ля?
- А тебя зовут Людвиг? И фамилия Бетховен?
- Меня зовут Клэр, и фамилия Дивно-играющая-на-рояле.
- Тогда До.
Элеонор наблюдала, как Сорен и Клэр шутливо ссорились, сидя на скамейке у рояля. Каким нормальным это все казалось. Каким уютным. Она хотела, чтобы у нее тоже был брат, с которым можно было бы шутить, проводить время, раздражать и дразнить. Ее родители развелись, когда она была маленьким ребенком. Никаких родственников. Мама получила полную опеку и две работы. Было бы приятно не расти в одиночестве. Хорошо, что у нее были книги, которые могли составить ей компанию. Неудивительно, что Клэр влюблена в Сорена. В этом не было ничего странного или мерзкого, только поклонение герою и наслаждение от общения с мужчиной в своей жизни, которому она могла полностью довериться. И Элеонор полностью доверяла Сорену. Она так обязана ему за все, что он сделал для неё. И он ничего не просил от нее. Ничего, кроме вечного послушания. В свете того, что он сделал для нее и как мало за это попросил, возврат долга, вечного послушания, казался ей грабежом.
Они сидели до одиннадцати, пока Сорен не приказал им обеим идти спать. Клэр выскользнула, чтобы позвонить парню с телефона на кухне. Элеонор отправилась в спальню и переоделась в пижаму.
Клэр вернулась, заползла в постель и заснула посреди рассказа о том, как сильно скучает по Айку.
Элеонор перевернулась на бок, думая о том, что Клэр ей сегодня рассказала. Отец Сорена был чудовищем, насиловал собственную дочку. Она знала, что между Элизабет и Сореном был год разницы. Знал ли он о происходящем, будучи ребенком? Он пытался защитить Элизабет, как защитил Клэр? Или с ним это тоже происходило? Боже, одна мысль о том, что кто-то причинял маленькому Сорену вред, вызывала мысли о возмездии и ярости, которые даже ее пугали. Хорошо, что его отец умер. Если бы он криво посмотрел на Сорена, Элеонор собственными руками убила бы этого мужчину.
Не в состоянии заснуть, Элеонор выбралась из постели и вышла в коридор. Она не знала, что делать или куда идти. Она знала, что хотела поговорить с Сореном, только чтобы убедиться, что он в порядке.
Пройдя несколько дверей, она услышала голоса, но ни один не принадлежал Сорену. Она бы узнала его голос в темноте с завязанными глазами среди тысячи голосов, зовущих ее по имени. Все, кто остались на ночевку в доме, заняли западное крыло, как его назвала Клэр. Сорен как-то сказал ей, что превыше всего ценит уединение, и, возможно, он нашел комнату в восточном крыле дома. Следуя за ногами и интуицией, Элеонор прошла в старую часть дома, которая располагалась за двойными дверями на втором этаже. Как только она вошла в коридор, по ее босым ногам прошелся сквозняк. Воздух пах покрытыми пылью воспоминаниями. Она заглянула в несколько комнат и увидела мебель, покрытыми пожелтевшими от времени белыми простынями.
В конце длинного коридора Элеонор обнаружила комнату с приоткрытой дверью. Она заглянула внутрь и увидела Сорена, сидящего в кресле с закрытыми глазами. Кресло стояло в футе от окна, и лунный свет окружал его словно ореол. Несколько долгих минут она просто смотрела на него, на его руки, лежавшие на подлокотниках, на его лицо, такое умиротворенное в покое, на его ресницы - необычайно длинные и темные для таких светлых волос, которые покоились на его щеках. Смотря на Сорена, можно было с легкостью поверить, что Бог его создал по своему подобию. Если Бог выглядел как Сорен, на земле не осталось бы атеистов.
- Элеонор, я приказал не покидать комнату в одиночку.
Она поморщилась.
- Простите. Я вернусь.
- Нет, можешь входить. Закрой за собой дверь.
Она вошла в комнату, закрыла за собой дверь и заперла ее.
Сорен начал говорить, пока она на дрожащих ногах шла от двери к его креслу. Она не нашла куда сесть кроме пола, поэтому села у его ног и ощутила себя словно дома. Он положил руку на заднюю часть ее шеи и запустил пальцы в волосы. Они выписывали круги на основании ее шеи. Долгое время ее голова просто лежала на его колене. Она могла жить у его ног. Она могла умереть у его ног. Если бы ей хватило смелости, она бы ему об этом сказала.
Элеонор посмотрела на него. Он поднял руку и поманил ее пальцем. Она поднялась с пола и села к нему на колени, в его объятия. Его губы нашли ее, и в темноте, при лунном свете, они впервые поцеловались.
Поцелуй, словно воздух, окружал ее, уносил словно вода, поддерживал словно земля и обжигал словно пламя. Она читала о такой страсти, о голоде, о желании и испытывала их сама. Но никогда не ощущала их вкус на своем языке.