Фёдор облегчённо вздохнул и выпалил:
– Разрешите вас переименовать!
Соболиные девичьи брови удивлённо поднялись.
– То есть?
– Ну, Валькирия – это как-то официально. Можно, я буду звать вас просто Валей?
Девушка звонко рассмеялась, наморщив модельный носик.
– Тогда уж лучше Кирой. А впрочем, как угодно… Разрешаю. В первый раз вижу воина, которому не нравится имя девы-воительницы.
«В первый раз вижу…» Значит, были и другие, менее привередливые воины?! Чугунное копыто ревности больно лягнуло в сердце. Фёдор стиснул зубы. Ну, что ж… Лишнее подтверждение тому, что в борьбе за девушку ждёт не лёгкий бой, а тяжёлая битва. Хорошо бы подарить ей сейчас букет луговых цветов… Только что-то не видать их: ни василька, ни ромашки…
Между тем, зевая и щурясь, из палатки выползли Лефтенант и профессор. Профессор выглядел помятым, невыспавшимся и смотрел по сторонам совершенно мизантропическим взглядом. Полковник даже в тренировочном костюме ухитрялся оставаться подтянутым и элегантным.
Валькирия позвала Фёдора умываться. Неподалёку протекал то ли большой ручей, то ли мелкая речушка. Вода была прохладная, голубовато-чистая, и, как выяснилась, очень вкусная. Со дна поднимались кустики травы, взад-вперёд сновали мальки.
– Отвернитесь и не подглядывайте, – нестрого приказала девушка. Фёдор с трудом повиновался.
Пока Валя-Кира приводила себя в порядок, боец разделся до плавок, и, не подглядывая, вошёл в воду по пояс. Более глубокого места не было. И не надо! Втайне он радовался, что может ненавязчиво предъявить мощный торс и тем самым намекнуть, что с таким не пропадёшь.
Искупавшись, сын эфира собрался выйти на берег, как вдруг левая нога наступила на какой-то предмет. Фёдор окунулся, порылся в донном песке и достал его. Предмет оказался бутылкой довольно архаичных очертаний. Такие бутылки доводилось видеть в исторических сериалах из жизни двадцатого века. В них разливали «Портвейн», «Вермут», «Солнцедар», «Плодово-ягодное» и другие элитные напитки далёкой эпохи.
– Какая красивая! – воскликнула Валя-Кира, проводя пальцем по вытянутому горлышку.
– Раритет, ёксель-моксель, – солидно сказал Фёдор, соображая, как бы потактичнее презентовать его девушке.
Самое интересное, что бутылка была тщательно закупорена. Фёдор наскоро очистил её от ила и мелких ракушек. А вдруг внутри вино? Тогда ей просто цены нет. Это сколько ж времени прошло…
Действительно, в бутылке что-то было, но не вино. Сквозь тёмное стекло смутно виднелся какой-то бурый предмет неясных очертаний. Фёдор нахмурился.
– Давайте вернёмся к нашим, там и откроем, – предложил он.
Заинтригованная девушка поспешила следом.
Осторожно повертев бутылку, профессор нашёл на донышке какую-то метку и пришёл в первобытный восторг.
– Это же одна тысяча девятьсот семьдесят седьмой год! Какая редкость! Ну и повезло тебе, лейтенант! Знаешь, сколько нам за неё коллекционеры отвалят?
– Нам? – искренне удивился Фёдор, деликатно отнимая бутылку у распалившегося Мориурти.
С этими словами он достал нож и осторожно срезал пластмассовую пробку.
Послышался негромкий хлопок. Бутылка сильно вздрогнула, и, вырвавшись из рук изумлённого Фёдора, упала на траву. Горлышко издало то ли шипение, то ли свист.
– Ложись! – негромко скомандовал Лефтенант и лёг. В руке у него блеснул пистолет. Фёдор, не раздумывая, заслонил собой Валю. Профессор спрятался за них обоих.
Однако ничего страшного не произошло. Хотя кое-что всё же произошло.
На глазах поражённых участников экспедиции из горлышка вылезло какое-то мелкое существо. Существо начало быстро увеличиваться в размерах и превратилось в хлипкого мужичонку, завёрнутого в звериную шкуру неопределённой расцветки.
– Джинн?! – тихо взвизгнул профессор.
– Ага, с тоником, – огрызнулся мужичонка. – Ну, чего уставились? Лешего не видели, что ли?
Глава седьмая
Те же и леший
– Не видели, – честно признался Фёдор, как только вернулся дар речи.
– Видели, – негромко сказала Валя-Кира.
Ах, да! Лесная колдунья…
Фёдор во все глаза смотрел на нового персонажа.
Откровенно говоря, мужичонка доверия не вызывал. Несимпатичный он был какой-то, хоть убей. Что маленький, хлипкий – ладно, бывает… Но черты лица отталкивающие; взгляд маленьких глаз бегающий; волосы и борода с усами свалялись, точно войлок; цвет кожи землистый, как у профессионально пьющего человека… И эта засаленная шкура, точнее, полушубок из медвежьей шкуры, в которую мужичонка зябко кутался, хотя день с утра обещал быть жарким… И зыркает, зараза, подозрительно, исподлобья, словно успел записать присутствующих в личные враги…
Взаимное молчаливое разглядывание продолжалось до тех пор, пока ситуацию не взял в руки Лефтенант. Для этого ему пришлось убрать пистолет подмышку.
– Так, – веско сказал он.
Командный тон и звучный голос полковника произвели на лешего заметное впечатление. Он вздрогнул и втянул мелкую голову в плечики.
– Будем знакомиться, – внушительно продолжал начальник экспедиции. – Полковник Лефтенант. Да вы присаживайтесь, нам с вами беседовать и беседовать.
– О чём это? – подозрительно спросил мужичонка.
– О разном, – отрезал полковник. – Присаживайтесь, говорю, вот соответствующий пень… Фёдор, веди протокол.
При слове «протокол» мужичонка рухнул на пень и потерянно обхватил голову руками. «Твою же мать…», – невнятно донеслось из-под рук.
– Имя, отчество, фамилия? – строго спросил полковник.
– Оглобля Корней Михеевич, – угрюмо сказал мужичонка.
– Возраст?
– Не считал, – огрызнулся беседуемый.
– Происхождение?
– Из нечистых…
– Род занятий?
– Лешие мы…
– Так и записывать? – сдержанно спросил Фёдор.
– Так и записывать, – невозмутимо ответил Лефтенант. Повернувшись, к лешему, он продолжал: – Ну-с, о месте проживания не спрашиваю – ручей, наверняка, безымянный… А теперь самое интересное: вы с какого перепугу в бутылку полезли, господин Оглобля?
Леший неожиданно вскочил на ноги.
– А ты откуда знаешь, начальник? – сдавленно спросил он, тараща глаза на контрразведчика.
Фёдор с Валей переглянулись. За компанию переглянулся и профессор.
– Мы знаем всё, – многозначительно сказал полковник. – А всё остальное нам рассказывают в порядке чистосердечного признания… Повторяю вопрос: с какого перепугу…
– Так именно что с перепугу! – закричал леший. – С такого перепугу, что и вспоминать-то страшно…
– А придётся, – по-доброму сказал Лефтенант. – Мы слушаем вас очень внимательно.
Леший рванул на груди полушубок и со словами: «Пропади оно всё пропадом!» – приступил к скорбному рассказу.
Корней Михеевич Оглобля был потомственным лешим из местных.
Лешие живут долго. Ещё совсем молодым Корней застал коммунистическую партию и советскую власть. Потом пришли демократы во главе с этими… ну, как их… один на танке, а другой рыжий такой, во всём виноватый. Их сменила вертикальная диктатура. Мяконькая такая. Потом были ещё кто-то, разве всех упомнишь?
Впрочем, при всех режимах Оглобле жилось примерно одинаково. При любой власти люди ходили в лес за грибами, ягодами, дровами. А охотники! А любители пикников! А лесоразработчики! В общем, было общество. Было кого пугать, путать, заводить в непроходимую чащу. В жизни присутствовал смысл.
Наступившую телевизионную эру леший не одобрил. Слишком изменились люди вместе с нравами и привычками. Если раньше после работы народ стремился на природу, то теперь, отбыв положенные часы, все кидались к видеопанелям. Лес опустел. Стало скучно и тоскливо. От нечего делать, Корней начал курить мох и траву, и даже сватался к кикиморе, но, к счастью, получил отказ. Пустая жизнь тянулась долго и бессмысленно.
А потом стало страшно.
Нельзя сказать, что страх пришёл да и взял за горло в одно мгновение. Ничего подобного. Он возникал ниоткуда, он таился за каждой веткой, и постепенно, по капле, просачивался в лесную атмосферу. В воздухе повисла какая-то жуть. Пугливыми стали кабаны. С оглядкой пробирались в чаще волки. Медведи старались вылазить из берлог как можно реже. Даже лягушки, и те в своей болотной вотчине ушли в тину и квакали через раз.