— Где ты остановился? — спросил чиф Портер.
— Не у старых друзей. Не хочу подвергать их риску.
— Карла по тебе скучает, сыпок. Она была бы рада повидаться.
Карла — жена чифа, добрая и обходительная женщина. Всегда относилась ко мне гораздо лучше родной матери.
— И я был бы рад, сэр. Мы скоро повидаемся. Когда все закончится.
Мои слова заставили Оззи переключить внимание с булочки с корицей на меня.
— Значит, ты вернулся домой не ради того, чтобы умереть.
Я мог сказать, что вернулся в Пико Мундо вовсе не ради этого, но если бы смерть подстерегла меня во время миссии, то сожалений у меня не осталось бы и, более того, я бы переступил мрачный порог, испытывая скорее благодарность, нежели страх. Они наверняка расценили бы мои слова как предрасположенность к самоубийству. Но я ничем подобным не страдал, а лишь всем сердцем стремился к девушке, которую потерял. Незачем волновать самых близких друзей.
И поэтому я сказал:
— Нет, сэр. Я вернулся домой, потому что здесь во мне нуждаются. И потому, что она тоже здесь.
Несмотря на все мои заверения, тревога Оззи, похоже, ничуть не утихла.
— Ты хочешь сказать, ее прах.
— Да. И она, в каком-то смысле. Все мои воспоминания о ней отсюда.
Мои приемные отцы обменялись взглядами, но ни ют ни другой ничего не сказали. Я решил, что они созвонятся, как только покинут парк и доберутся до автострады.
Мы сложили лотки, тарелки, приборы и остатки еды в ящики и переносные холодильники и загрузили их в просторный багажник переделанного «Кадиллака».
— Клубнику оставьте, — сказал Оззи, в последний момент выхватив блюдо. — Утомленному путнику нужно что-то пожевать на трудном пути.
— Вы будете дома через пятнадцать минут, сэр.
— Это если ехать по кратчайшей дороге через жилые кварталы. А я, возможно, выберу более живописный маршрут.
— Это все было не обязательно, — сказал ему чиф Портер. — Хватило бы и коробки пончиков.
Оззи поджал губы и неодобрительно нахмурился.
— Какая банальность — пончики для полицейского. Я стараюсь избегать банальностей в жизни ничуть не меньше, чем в книгах.
Уайатт Портер всегда был человеком доброй души, но никогда не любил обниматься так, как Оззи Бун. Однако на этот раз и он захотел получить свою долю объятий.
— Не забудьте передать Карле, как я ее люблю, — произнес я, — и скажите, чтобы не переживала за меня.
— Хорошо, что ты вернулся, сынок. Надеюсь, дни скитаний остались для тебя позади.
Я проводил взглядом их автомобили.
Мое внимание внезапно переключилось на озеро: оттуда донеслось хлопанье крыльев и хриплый клекот. Не то восемь, не то десять перелетных цапель опустились на границе пляжа и воды и рассеялись по берегу, не мешая друг другу охотиться. Больше трех футов ростом, полностью белые, за исключением желтых клювов и черных перепончатых лап, они, неторопливо ступая, исследовали мелководье и выискивали, чем поживиться на завтрак. Выудив верткую рыбешку, они запрокидывали головы, и добыча, еще живая, соскальзывала в их длинные скользкие глотки. Я подумал, что, наверное, даже крохотная рыбка с малюсеньким мозгом способна испытывать ужас.
ГЛАВА 11
Ночь накануне возвращения в Пико Мундо. Коттедж у моря, в котором я, Аннамария и юный Тим; ним в разных комнатах. Через открытые окна веет морем. Вместе с легчайшим ветерком доносится убаюкивающий шепот ласкового прибоя, разбивающегося о берег.
В тишине и размеренности коттеджа меня настиг сон, наполненный хаосом и какофонией. Пронзительные крики ужаса, крики ликования. Сквозь пятна света, туманящие зрение, злобно таращатся, наплывают, а потом истаивают чьи-то лица. Чужие руки тянут, толкают, дергают, хлопают. Словно под жуткими пытками, кто-то завывает, и блеет, и стрекочет, и стонет — в чужом, лишенном гармонии мире это сошло бы за музыку.
В жизни я не напивался ни разу, однако во сне, судя по всему, был пьян. Катался по земле, которая рыскала не хуже палубы корабля во время шторма, и обеими руками прижимал к груди урну, погребальную урну. Слышал, как выкрикиваю имя Сторми, но прах в урне принадлежал не ей. Мне было откуда-то известно, что это прах бессчетного числа умерших.
Вихрь размытого света вдруг разрезали ленты тьмы, и я испугался, что мне грозит слепота. Сердце стучало все громче, пока не заглушило все прочие источники звука.
Из бурлящей толпы, из тьмы и света, выступила Блоссом Роуздейл, единственный и неповторимый Счастливый Монстр, как она сама себя называла. Она выбрала это имя не потому, что питала отвращение к своему внешнему виду, а из-за того, что, вопреки любым страданиям, оставалась по-настоящему счастливой.