Когда Тутило почувствовал присутствие постороннего и обратил к нему лицо, оно было уже совершенно серьезным и смиренным, все его пылкое сияние почти мгновенно погасло, как это произошло, когда юноша сменил любовную песню на божественную литургию, едва на пороге спальни леди Донаты появился Герлуин. Впрочем, признав в вошедшем человеке Кадфаэля, Тутило чуть ослабил тиски своего деланного смирения, и в глубине его золотистых глаз вновь заплясали искорки.
— Я просил святую Уинифред помочь нам в наших делах, — промолвил он. — Нынче отец Герлуин произносит проповедь в городском храме Креста господня. Если святая Уинифред не оставит нас, то наши усилия не пропадут даром.
Юноша вновь обратил взор к ковчегу со святыми мощами и задержал на нем свой восхищенный взгляд.
— Она и впрямь творит чудеса, — продолжил Тутило. — Брат Рун рассказал мне, как, исцелив, она тем самым сделала его своим верным слугой. И таких чудес немало. Брат Жером говорит, что сюда ежегодно в день внесения ее мощей приходят сотни паломников. Я расспрашивал его обо всех хранящихся в вашей обители реликвиях, но, как понял, мощи святой Уинифред — главное сокровище.
Возразить Кадфаэлю было нечего. За долгие годы монахи собрали здесь немало реликвий. Среди них и впрямь были такие, в истинной святости которых у Кадфаэля имелись кое-какие сомнения. Скажем, камни с Голгофы и с Масличной горы. Камни, они и есть камни, таких можно набрать на любом холме. Подлинность этих святынь основывалась лишь на словах тех, кто принес их. Отдельные кости некоторых святых и мучеников, капля молока Приснодевы Марии, лоскуток ее плаща, флакончик с потом Иоанна Крестителя, прядь рыжих волос Марии Магдалины… Все это и в самом деле могли принести с собой паломники, вернувшиеся из святой Земли, и наверняка они искренне верили в подлинность подобных святынь. Однако не раз бывало, что Кадфаэля грызли сомнения относительно того, что все это, поди, собрано где-нибудь в окрестностях Истчипа. А вот святую Уинифред Кадфаэль знал очень хорошо. Он своими руками извлек ее останки из валлийской земли и своими же руками, со всем почтением, положил обратно и насыпал над ее останками холмик ее родной свитеринской земли. И все, что она завещала Шрусберийской обители и ему самому, это благословенная сень ее правой руки и священная память о ее любви и доброте. Когда Кадфаэль взывал к ней, она внимала ему, а без надобности он старался не обращаться к святой. В конце концов, почему бы ей и не внимать и этому фанатично верующему юноше, дабы удовлетворить, быть может, не все его просьбы, но хотя бы те, что пойдут ему во благо.
— Вот если бы у Рамсейской обители была такая покровительница, наше процветание в будущем было бы обеспечено, — промолвил Тутило, и чело его вновь озарилось неким сиянием. — Всем нашим бедам пришел бы конец. Подношения тысяч паломников вновь наполнили бы нашу казну. Почему бы нам не стать новой Компостелой?
— А вот это уж твой долг, — сухо сказал Кадфаэль. — Пополнять казну Рамсейской обители тебе должно своим трудом. А у святых есть дела поважнее.
— Да, но что поделаешь, — сказал Тутило, нисколько не смутившись. — Ведь, пережив столько несчастий, наша обитель не только нуждается, но и достойна особой милости. И нет греха в молитве о ее благосостоянии. Я ничего не прошу для себя, просто хочу быть полезным своим братьям и ордену, только и всего.
— Ну, к такой просьбе святая Уинифред наверняка отнесется благосклонно, — примирительно молвил Кадфаэль. — Ты уже оказался полезным своим братьям. Учитывая все твои таланты, можешь считать себя благословенным. В Шрусбери ты сделаешь многое для своей обители, и, думаю, то же самое будет, когда вы доберетесь в Вустер, Першор и Эвесхэм. Чего же еще требовать от тебя?
— Я сделаю все, что в моих силах, — согласился Тутило весьма решительно, но, похоже, не очень-то искренне. Он не отрывал взора от резного ковчежца святой Уинифред, окруженного сияющими серебряными подсвечниками. — Однако чего бы не сделала такая святая для нашего благополучия! Брат Кадфаэль, не скажешь ли ты, где бы нам найти вторую такую святую Уинифред?
Весьма неохотно юноша направился к выходу, оборотился в дверях, передернул плечами и пошел прочь, дабы отдаться в распоряжение своему субприору и сделать все от него зависящее в деле развязывания кошельков горожан Шрусбери.
Кадфаэль провожал глазами его стройную, гибкую фигуру, и даже со спины затылок юноши и его отросшие кудри показались монаху весьма и весьма подозрительными. Да ладно, что это он! Ведь сущность человека редко удается постичь с первого взгляда, по его внешности, а этого юношу Кадфаэль почти совсем не знал.
Торжественная процессия двинулась в город. По случаю особого значения предстоящей проповеди приор Роберт почел необходимым почтить ее своим присутствием. В свою очередь шериф известил настоятеля храма и городскую купеческую гильдию, дабы всякий осознающий свой долг житель Шрусбери мог по своей доброй воле прийти в храм. Пожертвование в пользу столь известного монастыря, как Рамсейская обитель, которая подверглась жестоким гонениям и нуждалась в помощи, было верным способом выказать свою добродетель, и в таком большом городе, как Шрусбери, наверняка найдется немало желающих по сходной цене откупиться таким образом от мелких прегрешений и общественного порицания.
Из города Герлуин возвращался заметно довольный собой, а Тутило нес изрядно потяжелевшую сумку, из чего следовало, что в городском храме они собрали богатую жатву. Воскресная проповедь, прочитанная с кафедры храма Креста господня, принесла свои обильные плоды. Таким образом, выделенный рамсейским монахам ларец для пожертвований стал значительно тяжелее. А кроме того, трое умелых ремесленников, а именно плотник и двое бродячих каменщиков, пообещали поехать вместе с Герлуином в Рамсей и подрядиться там на восстановлении разрушенных амбаров и прочих хозяйственных построек. То есть можно было сказать, что миссия Герлуина развивалась вполне успешно. Не остался в долгу и Реми Перти, внеся свою лепту музыкой, ибо он, еще будучи в Провансе, сочинил песнопение для нескольких тамошних храмов. Когда в аббатстве отслужили мессу, из Лонгнера приехал грум, ведя в поводу пони без седока. Грум прибыл от леди Донаты, которая просила субприора Герлуина позволить брату Тутило навестить ее. А поскольку день у монахов выдался тяжелый, леди Доната прислала пони для Тутило и обещала, что к повечерию юноша вернется в монастырь. Со смиренным видом Тутило подчинился воле субприора, но глаза его при этом сияли, ибо возможность без всякого надзора вернуться к псалтериону леди Донаты и к ее арфе, что без дела висела на стене дома в Лонгнере, была для юноши достойной наградой за то, что целый день он со всею преданностью плясал под дудку Герлуина.
Кадфаэль видел, как Тутило выехал за ворота: юноша так и сиял от переполнявшего его детского восторга, ибо его не забыли и нуждались в нем, и теперь ему, уже приготовившемуся провести обычный вечер в монастырских стенах, можно выехать за их пределы. Состояние юноши было вполне понятно Кадфаэлю, и он нисколько его не осуждал. Невесело улыбаясь, он пошел в свой сарайчик, где ему предстояло закончить работу над кое-какими снадобьями. Оказалось, что у входа в сарайчик, топчась, его поджидает еще одно, столь же юное, но, похоже, далеко не столь невинное существо.
— Ты брат Кадфаэль? — спросила монаха девушка, певица Реми Перти.
Она подняла на Кадфаэля свои ярко-голубые глаза, почти такие же, как и у самого монаха. Она была невысока, но для женщины выше среднего роста весьма стройна, спина ее была прямой, словно копье.
— Меня послал к тебе брат Эдмунд, — продолжала девушка. — Мой хозяин простудился и сильно кашляет. Брат Эдмунд говорит, мол, ты поможешь.