— Древний слог. Напоминает Шекспира.
— Именно. И Алиса говорила со странным акцентом, удивившим меня тогда. От этого слова ее казались искаженными, бессмысленными. Сегодня мне вспомнилась новая трактовка пьесы Шекспира, которую я несколько лет назад видел в Национальном театре. Мне следовало сказать «старая» трактовка, поскольку все актеры говорили на старом, времен Елизаветы, языке, и не только в смысле употребления слов. Специалисты-филологи обучили их произношению тех времен. Тот язык значительно отличался от нынешнего во всех отношениях. Так вот, Алиса во сне говорила на этом языке.
— Она во сне цитировала Шекспира?
Делгард терпеливо улыбнулся.
— Она говорила на языке того периода, а возможно, еще более раннего, и правильно использовала его выражения.
Фенн удивленно поднял брови.
— Вы уверены?
— Нет. Однако это дает основу, от которой можно оттолкнуться. Каким образом девочка Алисиного возраста — и вспомните, большую часть прожитых лет она была совершенно глухой — может знать язык, которого никогда не слышала и на котором ничего не читала?
— И как вы это объясняете? Одержимость бесом?
— Хотел бы я, чтобы все было так просто. Пожалуй, мы можем назвать это перенесением в прошлое.
— Вы имеете в виду возвращение к предыдущим жизням? Я считал, католики не признают реинкарнацию.
— Пока что никто еще не доказал, что перенесение в прошлое имеет отношение к реинкарнации.
По-прежнему держа руки в карманах, Фенн сел на стену. Пока они с Делгардом говорили, начал моросить дождик.
— Не удивительно, что вам так; хочется взглянуть на записи в старом сундуке. Знаете, пару недель назад я бы расхохотался над этим. А теперь могу лишь выдавить притворный смешок.
— И есть еще кое-что, Джерри. Кое-что еще, и я должен был вспомнить об этом раньше. — Пальцами одной руки священник сжал виски, стараясь подавить головную боль. — В тот вечер, когда умер отец Хэган, когда мы ужинали в гостинице «Корона»…
Фенн кивнул, предлагая Делгарду продолжить.
— Помните, я тогда говорил об общем состоянии Алисы? Я еще сказал, что она вполне здорова, если не считать некоторой усталости и замкнутости.
— Да, я помню.
— Я также сказал, что врачи заметили у нее на боку, ниже сердца, некий нарост.
— Вы назвали это… вроде бы лишний сосок и сказали, что нет повода для беспокойства.
— Да, лишний сосок. Когда я произнес это слово, то случайно посмотрел на отца Хэгана и заметил, что он вдруг взволновался еще сильнее, чем во все время ужина. Это ускользнуло у меня из памяти из-за случившейся потом трагедии. Думаю, мое упоминание задело в нем какую-то струну, нечто таящееся на заднем плане сознания. И я имел глупость не догадаться сам.
— Простите мое нетерпение, монсеньер, но я вспотел от любопытства. Вы скажете мне, что же вы вспомнили?
Делгард оттолкнулся от стены и оглянулся на церковь. Дождик покрыл его лицо мокрыми точками.
— Мать-настоятельница сказала мне, что прошлой ночью обнаружила в комнате Алисы кошку. Кошка лежала на спящей девочке и сосала ее.
Фенн, втянувший голову в плечи от дождя, резко поднял ее.
— Что за околесицу вы несете?
— Кошка сосала Алисин третий сосок.
Лицо Фенна исказилось отвращением.
— Она точно это видела? Не ошиблась?
— О нет, мать Мари-Клер видела это вполне определенно. Когда она сказала мне, я вспомнил то, что забыл раньше. — Делгард отвел глаза от церкви и посмотрел прямо на дерево на луге за стеной. — Я вспомнил старые народные предания о ведьмах. Было широко распространено мнение, что ведьмы имеют на теле отметину. Это может быть синее или красное пятно, какая-нибудь вмятина, углубление. Такие вещи называли чертовой отметиной. Довольно естественно, что в те полные предрассудков времена рубцы, родинки, бородавки и прочие наросты на теле относили к дьявольским меткам, но были и другие выступы или опухоли, которые без сомнения указывали на ведьму, являлись неопровержимым доказательством вины.
— Лишний сосок?
Делгард кивнул, не отрывая глаз от дерева.