Все эти находки, порою вовсе ничтожные, она связывала вместе в платок и клала себе под матрас.
Прошло три месяца, леопард продолжал убивать, а потом страшные смерти прекратились, и лишь полгода спустя узнали о том, что самка перебралась через реку в соседний округ и охотится там.
Ананда подумывала сжечь узелок, вдруг он притянет зверя обратно, однако оставила; раньше спала на нем каждую ночь, теперь спрятала в сундучок, который запирала на ключ.
Наконец уже решила уничтожить свою добычу - прошло столько времени, зверь не вернется - как погибла четырехлетняя девочка, а затем подросток, ловивший рыбу. Охотники уверенно сказали по оставшимся следам, что самка-людоед вернулась.
И один из следов отпечатался на влажной глине во дворе у Ананды.
**
Пахнет сырой землей и зеленью, к этому примешивается аромат каких-то цветов, все вместе сливается в некую сладковато-терпкую субстанцию, такую густую, что ее даже вдыхать тяжело. Леопарду все это наверняка не мешает. А еще он отлично умеет слушать, и достаточно умен, чтобы на слух отличить движения и дыхание охотника в засаде от движений и дыхания пастуха, задремавшего подле стада.
У Харриса крепло ощущение, что она о нем знает.
Да, несомненно, она о нем знала, и его ловушек избегала не по чистой случайности или благодаря обостренному чутью, но словно бы издеваясь.
Он давно не ругался так изощренно, как при виде чуть подвинутой приманки и следа рядом или нескольких шерстяных волосков подле места, где всю ночь просидел, стараясь даже не дышать.
Желтое пятно качается в темноте, ночь такая густая, что обгрызает у света края, не дает расти. Человек - судя по глухому постукиванию, это уже знакомый ему хромой в деревянном башмаке - мог бы идти без света, он хорошо видит ночью, но уверен, что фонарь отпугнет зверя. Скорее, приманит, думает Харрис.
- Что ты здесь бродишь?
- Вас, господин, ищу. В трех милях отсюда братья засаду устроили, застрелили большущего леопарда, говорят, может, тот...
- Что же не подождать до утра? Или совсем ничего не боишься?
- Как не бояться, но моя-то судьба счастливая, а если и вправду конец людоедихе, побыстрее бы всех порадовать...
Ночью в деревню он все же идти отказался. Что-то подсказывало: хищник, пропустив безобидного старика, на обратном пути нападет.
- Вы убили другого зверя, сказал он утром хмурым разочарованным братьям. - Да, тоже самка, большая, но старая и на лапе давняя рана, она не смогла бы так прыгать, как наша красавица...
**
Когда ей приснился деревянный помост с навесом, на котором ночевали пастухи, она рассказала о своем сне старосте, прося предупредить охотников и самих пастухов - зверь бродит неподалеку. Рассказала туманно, и Ананде вроде поверили, но замешкались, и в первую же ночь леопард утащил одного из пастухов, причем спавшего в середине, когда один из его товарищей караулил, сидя с ружьем. Уставший, тот клевал носом, и не сразу понял, что произошло, лишь увидев силуэт - зверя, который с легкостью тащил добычу в зубах.
Он выстрелил, но промазал; леопард бросил добычу и скрылся, но пастуху это уже ничем помочь не могло.
Наутро к ним в деревню явился тот, приезжий, который теперь выслеживал хищницу; говорили, его пригласил сам глава округа.
Ананда рассмотрела охотника - и осталась разочарована; он показался слишком невзрачным для такой великолепной противницы. Леопард ей нравился больше. Потом, несколько часов спустя, она ужаснется таким мыслям, станет корить себя за них, но пока отмечала невысокий рост и нескладность, странную при его-то занятии. И еще он был уже на границе преклонных лет, она знала охотников, не терявших навыка даже в старости, но все-таки, все-таки.. И - после она это отметит - в тот миг ощутила удовлетворение невзрачностью и нескладностью этой, словно уже была на другой стороне, словно не ему желала победы.
Охотник настоял, чтобы тело пастуха оставили на месте - предполагал, что самка может вернуться за ним, несмотря на стрельбу, ведь ее, хоть спугнули, не ранили. Ананда в этом сомневалась: она ощущала неуверенность хищника.
Подле погибшего устроили засаду - напрасную.
**
...Темно-медные руки с дешевыми поблекшими браслетами, с мозолями и порезами на ладонях - настолько привычны, что на них уже и не смотришь. Когда-то эти вот руки были маленькими и мягкими... а недавно показались желтыми и пятнистыми, лапами, не руками.
Ананде день ото дня становилось все любопытней, каково это - быть леопардом; может, самке тоже было любопытно, каково это, быть человеческой женщиной? Та была слишком умна, не раз и не два доказала это, чтобы жить одними инстинктами - хотя любой зверь сложнее, чем думают о нем пришлые.
Ананде не спалось в эту ночь; где-то кричал пересмешник, словно близко, но известно, что голос его разносится над полями на многие сотни шагов. И все-таки тонкий, трескучий и сварливый крик убеждал - рядом все спокойно и мирно.
Хотя обильные ливни прекратились недавно, в доме все еще было сыро и оттого особенно душно. Стараясь не разбудить никого, Ананда спустилась по белесым от луны ступеням с черными трещинами, вышла во двор, сама не очень понимая, зачем, словно песня пересмешника была клубком, а она - нитью, которую сматывают в этот клубок.
Но птица кричала издалека, оттуда, где и впрямь было спокойно и безопасно.
А здесь...
Ей показалось, что у леопарда бледно-голубые глаза, но это, скорее всего, была лишь игра лунного света.
- Она стояла на той стороне двора, задние лапы на крыше сарая, передние на заборе. Очень большая, такая вот, - показала, отчеркнув размер на стене.
То, что хищник второй раз за недолгое время посетил одно и то же подворье, могло встревожить любого, что уж говорить о без того перепуганных людях?
Мужчины с ружьями стянулись к ним в дом, а во дворе бросили окровавленную тушу козленка.
Словно в насмешку, именно в эту ночь самка напала на подростка в соседней деревне; он сумел поднять шум и чудом остался жив, деревенские начали стрелять, спугнув зверя.
...С той ночи, когда они с леопардом посмотрели друг другу в глаза, Ананда перестала бояться, но затосковала сама не зная о чем.