Его взгляд наполнился внушающим ужас знанием, а его зрачки поменяли свой цвет с медного на бриллиантово-зеленый.
– Потому что любовь ранит глубже, чем самый острый клинок, калечит больнее, чем раздробленные кости, и оставляет никогда не затягивающиеся шрамы. Шилагай сохранял жизнь моего сына все то время, пока я был его пленником, и быть неспособным защитить свое дитя было худшим мучением из всего, что причинили все предыдущие тюремщики. После самоубийства моей жены я поклялся, что никогда не полюблю другую женщину. Когда позже Шилагай убил моего сына, я не желал когда-либо снова о ком-нибудь заботиться. Любовь разрушила меня, поэтому ее я заменил на месть, жестокость и решимость не оказаться больше в чьей бы то ни было власти, будь то враг, друг или любовница. Поэтому я защищал свой народ целиком, отказываясь ценить чью-либо жизнь выше, чем другую, и поэтому имел по несколько любовниц и еще больше друзей. Больше, чем пятьсот лет я строил свою жизнь так, чтобы не нарушить свою клятву, снова не позволить никому затронуть свое сердце.
Я не смогла удержать слезу, которая скатилась по моей щеке, в то время как его чувства изменились от горьких воспоминаний до чего-то более сильного, глубокого и в то же время до более неистового. Влад дотронулся до следа на моей щеке, оставленного слезой, и улыбнулся с мимолетным, вымученным весельем.
– Слишком поздно оплакивать мою утраченную клятву, Лейла. Именно ты – та, кто заставил меня ее нарушить.
– Я не сожалею, – тихо сказала я, повернув голову, чтобы поцеловать его ладонь, – И не могу сожалеть. Не тогда, когда я люблю тебя больше всего на свете.
Он погладил меня по лицу, а затем опустил руку.
– Давным-давно мне снился сон, что я вернулся в тюрьму. Из-за гнева от моей беспомощности я иногда просыпаюсь с руками, объятыми пламенем. Со временем те сны уходили, но один не проходил никогда. Все то же самое, что и раньше: Я у реки, держу мертвое тело моей жены и кричу...
Я закрыла глаза. Он же спросил, действительно ли я хочу знать, что ему снилось, и я ответила да.
Разве я догадывалась, что мне тоже будет больно? Влад не должен был рассказывать, как сильно он любил свою бывшую жену.
Я это почувствовала, когда пережила тот день у реки, впервые коснувшись его. Его чувство вины за ее самоубийство было тем грехом, находившимся ближе всего к его коже.
– ...только на этот раз, когда я убрал ее волосы, я не увидел лица Клары, – продолжал Влад, его вновь резкий тон заставил мои глаза резко распахнуться, – Я увидел твое лицо.
Я шокировано вдохнула. Его улыбка стала мрачной усмешкой, а взгляд прожигал мой.
– Я думал, что потерял тебя, вот почему во сне взорвал спальню. Знаю, я... переусердствовал, когда подавил твои способности. Это было неправильно, но не могу сказать, что мне жаль. Я воюю с врагом, который умен, силен и беспощаден, но, чтобы победить Шилагаю даже не нужно со мной сражаться. Ты не просто моя слабость, Лейла, – Влад привлек меня к себе, одной рукой он гладил меня по щеке, другой ласкал мою спину, – Ты моя погибель, потому что, если я потеряю тебя, это будет мой конец.
Потом он меня поцеловал, сильно и страстно, а его чувства со спокойным натиском вплетались в мои.
Они подтверждали, что он не сожалел о содеянном, и на самом деле сделал бы это снова, но также они нашептывали о чем-то еще, из разряда яростной решимости, которая говорила о том, что он сделал бы все, чтобы защитить меня.
Прости меня.
Я чувствовала, что затоплена чувствами, которые он продолжал вливать в меня, в то время как его рот опустошал меня множеством вариантов.
Эти ощущения были подавляющими, пока я не обняла его и не прижалась ближе.
Он думал, что я – его погибель, но он ошибался.
Влад был огнем, который бы неизбежно испепелил меня, и даже несмотря на то, что я об этом знала, я бы не пошла на попятные. Вместо этого я стала птицей-феникс, которая все время восставала из пепла, потому что я не желала, не могла отпустить его.
Я прервала наш поцелуй, чтобы прошептать два слова, которые значили больше, чем окончание нашего недельного воздержания.
Они также означали, что я отказывалась от попыток бороться с Шилагаем через мои способности, когда они, наконец, вернутся. Вместо этого я билась с ним, выводя себя из сражения, позволяя Владу вооружиться знанием, что я в безопасности.
Возможно, это значило для него больше, чем все мои психические способности вместе взятые.
– Ты прощен.
Я не ожидала, что моя клятва потребует подтверждения так скоро, но лишь месяц спустя Влад получил сообщение с незасвеченного сотового с номером 1088, составляющего единое целое с посланием.
Это означало, что оно от Максима, и что он оставил рукописное послание для Влада, содержащее важную информацию, в одном из трех заранее оговоренных ими мест.
Просто передать информацию через текстовое сообщение, электронное письмо или телефонный звонок было бы гораздо быстрее, но все это оставляло нестираемый след, который мог найти Шилагай.
Даже если сообщение Максима было перехвачено и прочитано кем-нибудь, то только Влад знал значение числа 1088: год рождения Максима – так же специфично, как и подпись.
Конечно, пойти и достать персонально то, что оставил Максим, было еще куда более опасно. Влад не взял телохранителей по тем же причинам, почему он настоял на личном получении послания: он не хотел, чтобы хоть кто-то знал, что Максим шпионил на него.
Я не думала, что Максим охотно предал бы Влада, но все же переживала, что Влад мог угодить в засаду.
Что если Максим контактировал с Шилагаем, и затем тот проследил за ним, когда он оставлял послание? Что если Шилагай разыскал Максима и принудил его заманить Влада в ловушку?
Я пыталась игнорировать зловещие сценарии, без конца предлагаемые моим сознанием, когда спрашивала:
– Как долго тебя не будет? – самым незаинтересованным тоном, на какой я была способна.
– Может, несколько дней, возможно, неделю, – ответил он.
Его неопределенность только воспламенила мои болезненно вращающиеся мысли. Если только информация Максима не позволит ему атаковать Шилагая. Тогда он не станет возвращаться, пока один из них не будет мертв.
Я коснулась его руки, желая почувствовать что-нибудь кроме толстой, ровной ткани пальто, но мои способности все еще были погребены под кто-его-знает-сколькими слоями ауры Влада.
– Будь осторожен.
Его улыбка напомнила мне, что я наставляла одного из самых могущественных вампиров в мире, словно он был ребенком, собирающимся перебежать улицу. Моя ответная улыбка была грустной.
– Ничего не могу поделать, – сказала я, мои руки скользнули вокруг его шеи, – Я люблю тебя и потому беспокоюсь.
Сильные руки обхватили меня, и он наклонился, пока его рот бархатным клеймом не прижался к моему уху.
– Я отлично понимаю, поэтому и убрал весь второстепенный персонал из дома. Тебе не будет угрожать еще один волк в овечьей шкуре среди твоего окружения, а если кто-нибудь здесь вызовет подозрения, бросай его в темницу. Я разберусь, как только вернусь.
Смех душил меня. И я еще думала, что это я параноик. Если бы Влад действительно считал, что кто-то из людей в этом доме представляет собой угрозу, они бы уже украшали длинный деревянный кол.
– В темницу. Есть. – Эх, если от этого он почувствует себя лучше...
Своим ртом он запечатлел на моем поцелуй, который медленным, приятным теплом проник по всему телу. Когда Влад отпустил меня, его губы изогнула понимающая улыбка.
– Это гарантирует, что ты будешь скучать по мне, – сказал он со своим привычным высокомерием, – а это – поможет времени пройти более приятно.
Я еще покачивала головой, когда он развернул меня лицом к массивным передним дверям. Двери отворились, показав вампира четырех футов роста, с черными волосами и пышными бакенбардами.
– Марти! – одновременно удивленно и восхищенно воскликнула я.
Мой лучший друг улыбнулся мне: