Кидаю многозначительный взгляд на часы. Большая стрелка зависла над цифрой двенадцать. Надеюсь, Никита поймет без слов, что ему пора убираться.
− Ладно… отдыхай, − милостиво разрешает, замечая мой красноречивый намек.
− Спасибо, − едко ворчу в ответ.
Нарываюсь. Он ведь может из мести вернуться обратно и мешать мне уснуть еще где-то час-полтора своими бессмысленными разговорами. Брату-то спешить некуда, дрыхнет весь день, а ночью в игры на компе рубится или шатается где-то, а чаще дебоши с друзьями на кухне устраивает, так что соседи по батареям стучат и полицией угрожают.
Но на этот раз мое негодование игнорируют. Видимо, боится, что если не высплюсь, то и петь, и играть буду хуже, а значит, денег меньше соберу.
Вздыхаю с облегчением, когда дверь за братом закрывается, и быстро переодеваюсь в старенькую пижаму. В ванную тоже бегу, стараясь не попадаться на глаза − авось Никите еще какая-то гениальная идея в голову стрельнет, как можно меня использовать в качестве добытчика денег − и с наслаждением ныряю под одеяло. На сон осталось чуть больше четырех часов…
Кажется, что лишь на секунду смыкаю глаза, а уже настойчивая трель будильника прорывается сквозь крепкую дрему. Умудряюсь отключить раздражающий звук и вновь провалиться в сон. За окном темно и сознание никак не желает сообразить, отчего мне нужно в такую рань подниматься.
Через три минуты трель повторяется, и на этот раз я хоть и с трудом, но прихожу в себя. Обрывочные воспоминания понемногу проклевываются сквозь остатки сновидений. Электричка… Бандура… Санек… Будь он неладен!
Медленно поднимаюсь со скрипучей старенькой кровати и топаю умываться. Прохладная вода быстро приводит в чувства. Неплохо было бы и позавтракать, но Никита прав – в холодильнике шаром покати. Унылые пустые полки. Лишь плоская до последней капли выдавленная упаковка из-под майонеза, заплесневелая горбушка и полбутылки уксуса.
Тихо вздыхаю и захлопываю дверцу допотопного “Днепра”. Зато в шкафчике над столом нахожу пачку со старым чаем. Запаха от заварки уже не ощущается, но хоть кипяток можно закрасить в грязновато-коричневый цвет и представить, что пьешь что-то вкусное. Смутно припоминаю, у меня в кармашке рюкзака должен быть пакетик с сахаром. Как хорошо, что подруга Лиза предпочитает напитки без него, и когда покупает в буфете кофе, то все стики отдает мне.
Подсластив чай, залпом выпиваю. Времени почти не осталось. Все же я немного не рассчитала. Горячая жидкость обжигает язык. Тихо ойкаю и кидаюсь к крану с холодной водой. Надо же такую беду себе натворить. Зато желудок почти верит, что сыт, и перестает заунывно урчать.
Бегу в комнату, поспешно натягиваю теплые носки, джинсы, майку и свитер. Аккуратно прячу бандуру в чехол, перекладываю учебники из рюкзака в сумку, и выбегаю в коридор. Никита даже не просыпается, не выходит провести. Ручаюсь, он сам лег спать буквально полчаса назад.
На секунду становится обидно. Интересно, он меня хоть капельку любит? Вот хоть чуть-чуть, самую малость... Или я для него лишь способ заработать деньги?
Раньше ведь все было совсем по-другому. До смерти папы и мамы… И Никита был совсем другим. Оберегал меня, опекал, баловал. А потом… После той жуткой аварии… когда мы остались совсем одни, брата как будто подменили.
Каждый из нас переживал горе по-своему. Ник ушел в загул. Искал утешение в выпивке, в компании, в ком угодно, только не во мне. Не видел, как был нужен. Единственный родной человек, словно забыл, обо мне. А я ведь тоже, как и он, потеряла родителей. Видимо Санек и бутылка намного дороже стали брату, чем родная сестра. Они нашли нужные слова… А я нет...
Ну что ж. И он, и я… Мы выбрали разные дороги.
Встряхиваю головой, отгоняя воспоминания, смаргиваю навернувшиеся слезы. Не время себя жалеть. С чего это вдруг я нюни решила распускать. Сто лет уже не плакала, а тут внезапно накатило.
Закрываю дверь на ключ и бегу на остановку. Почти шесть. Как раз должна подойти первая маршрутка.
Площадь перед Троицкой церковью пустынна. И острые шпили на фоне темного неба выглядят загадочно и готично, особенно подсвеченные желтоватыми фонарями. Быстро пересекаю перекресток, кинув ностальгический взгляд на облупленные стены родной музыкальной школы, и устраиваюсь на лавочке возле какой-то бабульки. Старушка дремлет, сложив ладони на ручке кравчуки и надвинув пушистый серый платок почти до самых бровей. Вот куда она в такую рань собралась? Неужели не хочется в теплой постельке поваляться? Эх…