Я смотрю на флакон, тот же яркий фиолетовый оттенок, что и прошлой ночью, и всё остальное меркнет. Я осторожно поднимаю его и перекатываю раз, другой, третий — пробуждая пары.
Хотелось бы, чтобы в голове началась какая-никакая внутренняя борьба, хотя бы тревога. Но это не так. Выбор сделан ещё до того, как я подношу флакон к ноздре, резко вдыхая и чувствуя, как холодный порыв облегчения захлёстывает мой разум.
Сухой смех щекочет мне горло, голова откидывается назад. Боль утихает, я чувствую покалывание в уставших мышцах.
С удивлением оглядываюсь на теперь уже почти светящийся пузырёк, кайф обостряет все чувства. Вега.
Я подношу его к губам, целую прохладную бутылочку и убираю её в карман. Пэнси снова бьёт меня ногой в спину. Я слезаю с кровати, собираю по комнате вещи и отправляюсь на работу.
***
Я стою посреди магазина. Глаза отражают блестящий калейдоскоп цветов, пестрящих отовсюду. Переливающиеся пузыри лопаются на фоне оранжевого интерьера. Вокруг меня толпа, и я клянусь, что чувствую дыхание каждого посетителя магазина на своей коже.
Воздух, щекочущий мои волосы, кажется осязаемым. Я жажду прикосновений. Любых прикосновений. Я прохожусь ладонями по всей длине предплечий — ощущения глубоко проникают в мои кости. Я практически стону оттого, как это чертовски приятно.
Протягиваю пальцы и, сухо посмеиваясь, беру перуанский порошок мгновенной тьмы; как будто я держу в ладони вулканическое стекло. Осматриваю чёрные грани и края и резко бросаю его к моим ногам.
Облако густого дыма вырывается из камня, как и ужасный крик из моего горла, когда я падаю на колени. Чёрный туман окутывает меня и нескольких окружающих посетителей.
Паника. Я ничего не вижу и чувствую, как сердце колотится в горле. Провожу руками по грязному кафельному полу. Гладкая поверхность заземляет меня, и, когда туман рассеивается, я жадно вдыхаю от облегчения.
Продолжаю сидеть на корточках, пока моё дыхание наконец не успокаивается. Глаза задерживаются на маленьком аквариуме с невероятными существами, покрытыми мехом различных ярких цветов. Мои глаза удивлённо расширяются.
Почему я никогда не видел их раньше? Или видел?
Может, и так… не знаю. Они чертовски красивы, и я осторожно беру одного, позволяя ему распушиться в моей ладони. Я снова опускаюсь на пол, на этот раз прижимая пушистика к груди, тру свою щетинистую щёку о его длинную шелковистую шерсть и не могу сдержать смех, когда он щекочет меня в ответ.
— Маааалфой, — знакомый протяжный голос прерывает интимный момент с новым крошечным другом, и мои глаза лениво ползут вверх по аномально высокому телу моего коллеги.
— Чёрт возьми, ты всегда был таким высоким? — усмехаюсь и снова прижимаюсь к маленькому существу.
— Примерно с пятнадцати лет. Встань, мать твою, — его голос пронизан злостью, и я таращусь на него, оскорблённый тем, что он вообще осмелился так со мной разговаривать.
— Ты видел их? Боже, они просто очаровательны, — глаза маленького пушистика расширяются, когда я поднимаю его, чтобы хорошенько рассмотреть, его мех увеличивается вдвое. Теперь это похоже на волосы Грейнджер. Я разражаюсь диким смехом, противная судорога накрывает меня на мгновение, пока я валяюсь на полу.
— Малфой. Я не собираюсь просить дважды, — когда я снова смотрю на него, я поражаюсь, какой он жилистый; все части его тела слишком длинные, бледное ранее лицо теперь красное от гнева. Его одежда фиолетового и оранжевого цветов слишком яркая для моих глаз, отчего я щурюсь.
Он рычит непристойности и вырывает пушистика из моих рук, и я тянусь к нему, требуя вернуть существо обратно, когда он больно дёргает меня за подмышку — щелчок — и мы в моей квартире. Он толкает меня на диван.
Я делаю глубокий выдох, приоткрыв рот, и хлопаю в ладоши.
— Просто блестяще, друг, — улыбаюсь ему снизу вверх.
— Ты под кайфом, придурок, — он злобно смотрит на меня. Меня пугает негативная энергия, которую он излучает, и, подчиняясь ложным инстинктам, я отклоняюсь от его слов, как от удара.
Он опасен.
— Я не под кайфом, — лгу с самодовольной улыбкой на лице.
— Нет, чёрт возьми, ты под кайфом. Какого хера, ты делал там с моими карликовыми пушистиками?
— Уверяю тебя, это было по обоюдному согласию, — стараюсь говорить серьёзно, но даже вибрация моих голосовых связок кажется блаженством, и я смеюсь в кулак. — Хочешь немного нюхнуть? Это не Небула, но, чёрт, это даже лучше, — чувствую, как бурлящее чувство безудержного счастья течёт по моим венам, и я не могу думать ни о чём, кроме того, как чертовски хорошо себя чувствую.
Я хочу поделиться этим со всеми — всем надо это попробовать. Как это может быть неправильным? Ничто, что дарит такие эмоции, никогда не может считаться неправильным.
— Я больше не чувствую себя опустошённым, приятель, — продолжаю с усмешкой. — Я полон. Я снова целый. Я могу чувствовать всё, и, наконец, я действительно хочу чувствовать. Ты должен попробовать это, друг, — достаю пузырёк из кармана и протягиваю ему. Он должен понять меня — понять, что это делает меня счастливым, что так должно быть всегда. Но он явно злится.
— Ты облажался, Малфой. Возьми выходной и отоспись.
Я едва слышу его, едва замечаю, что он уходит, пока дверь не захлопывается.
Думаю, что мне нужно ещё.
Я выдёргиваю пробку и подношу флакон к носу, позволяя запаху маминого розового сада и свежих булочек с корицей окутать меня, прежде чем полностью и самозабвенно провалюсь в забытье.
***
Я просыпаюсь на том же диване. Голова пульсирует. К счастью, солнце уже не светит, вместо этого темнота давит на окна моей квартиры. Я прижимаю ладони к глазам, затем подношу пальцы к вискам и массирую в попытке противостоять нарастающему давлению.
— Блять. Мерлин, — шиплю в пустоту и тянусь к карману с заветным флаконом. Зелья практически не осталось.
Я резко вдыхаю остатки и чувствую облегчение, но этого недостаточно. Это даже, чёрт возьми, не близко. Я вскакиваю на ноги, хватаю плащ с надверной вешалки и бросаюсь к двери, бормоча что-то про замок.
Проходя через магазин, чувствую, как прилив адреналина опасно смешивается с последней дозой. Я не могу думать ни о чём, кроме добавки. Магазин не заинтересовывает меня в этот раз, и я решительно прохожу мимо щебечущих карликовых пушистиков и светящихся пузырьков дешёвого любовного зелья.
— Малфой!
Я не обращаю на него внимания. Он просто хочет остановить меня — я не могу смириться с мыслью, что кто-то пытается заставить меня отступить. Я только начал. Этот чёртов колокольчик над дверью звенит, оповещая о моём уходе, когда я пробираюсь в Косой переулок и набрасываю плащ на плечи.
— Малфой! — Джордж хватает меня за локоть. — Куда ты, чёрт возьми, собрался?
— Отвали, Уизли, — я выдёргиваю руку и отталкиваю его уже двумя свободными в грудь. — Ты не мой грёбаный телохранитель.
— Да? Что ж, он тебе очень нужен. Ты всё испортишь, если сейчас отправишься в Лютный, слышишь? Я не допущу, чтобы ты изо дня в день выставлял себя идиотом в моём магазине. Тебе это дерьмо не нужно. Разве ты не видишь, что у тебя есть всё это? — он указывает на магазин — на всё, что принадлежит ему, на все его достижения, к которым он, кажется, пытается приписать и меня.
У меня такое чувство, что мой мозг выжимает остатки сока из своей плоти, словно апельсин. Он разваливается сам по себе, глухой и бесполезный. Я хватаюсь за лицо, чувствуя тягу и неизбежную яму, в которую, как я знаю, прыгаю добровольно.
— Всё не так, как раньше, — вру я, в основном самому себе, — это ненадолго. Пока я не смирюсь с тем, что Грейнджер с этим…
— Это не так, чёрт возьми, работает, и ты это знаешь. Сегодня это Маклагген, а завтра на его месте кто-то другой, и точно не ты, если не выберешься из этой грёбаной задницы.
Я изгибаю губы в кривой усмешке:
— А кто сказал, что я хочу быть на этом месте?