Долго бродил Андерсен-старший над угрюмой рекой, размышляя о своей тяжкой судьбе, о жене и, наконец, о самом главном в своей несостоявшейся жизни, о сыне — маленьком Гансике, чьи глаза, казалось, были рядом с ним, в нём самом, в отце, смотрели на него отовсюду. Ему страшно было от мысли, что и сына постигнет участь абсолютного неудачника, что и он будет все дни гнуть спину за работой, которая не принесёт ни денег, ни радости, и вся-то его жизнь уйдёт в песок, как вот эта речная волна, скучная и серая, как жизнь их городка.
И эта обыденная, равнодушная к беднякам жизнь виделась башмачнику совершенной тюрьмой, и стенами этой тюрьмы была его ежедневная работа, а потолком — равнодушное, каменное небо, готовое обрушиться на любого из неудачников.
И от невозможности стать свободным, не унижаться всю оставшуюся жизнь ради куска хлеба он почувствовал, что каменеет, и уже ему было стыдно, что он не может защитить своего нежного, всем сердцем любимого сына от надругательств жизни.
Странным образом эти его мысли сочетались с мыслями жены, которая тоже думала о маленьком Андерсене, но в отличие от мужа всей силой души молила всё то же небо о счастливой участи для своего сына, ведь никто из людей Оденсе не мог помочь ему.
Нужная книга была для него как луч солнца в безжизненный зимний день.
Она вспоминала, как нищие родители выгоняли её из дома просить милостыню, а она всё время пряталась под мостом, и как деревянные её башмаки с налипшей на них грязью тяжело сидели на её худых детских ногах... А сегодня она верила, верила, что Бог поможет её сыну, такому особенному, ведь должен же Бог сделать хорошее хоть кому-то из их семьи.
Андерсен играл в куклы.
— Не играй ты в куклы, как девочка, сходи лучше на улицу. Поиграй с мальчишками.
— Но мне неинтересно с ними играть. И они ругаются нехорошими словами. Лучше я побуду дома. Ведь мой театр соскучился по мне. Я придумал новую пьесу. Если ты посмотришь её, то вдоволь насмеёшься.
— Хорошо, я посмотрю твою пьесу. Но сначала хорошо бы узнать, где твой отец.
— Он скорее всего на берегу. Он в последнее время так часто ходит на берег и сидит там.
— Просто сидит?
— Да, просто сидит.
— Но он должен работать. Хватит того, что по воскресеньям вы уходите в лес.
— Но если папа не будет ходить в лес, он умрёт.
— Что ты такое говоришь, маленький Андерсен? Почему ты так говоришь?
— Я это чувствую.
— Ну, хорошо, пойди на реку и приведи своего отца, а то сердце колет у меня, словно к беде.
Мальчик оставил вырезанные отцом игрушки и побежал на берег. Отец сидел на камне и смотрел вдаль, на тропинку, словно там мог показаться волшебник, который принесёт ему счастье.
— Нас мама зовёт, — подбегая к отцу, сказал Андерсен.
— Сейчас мы пойдём.
— Ты не плакал? — спросил Андерсен.
— Нет, конечно.
— Сделай мне новую игрушку, а то к старым я привык уже.
— Как только у меня будет поменьше работы, я её сделаю. Договорились?
— Договорились.
И они, взявшись за руки, пошли домой. Держа его пальчики — тонкие, словно девичьи, — в своих больших деревянных пальцах, отец подумал, что если сына приобщить сейчас к своей работе, то уже через год-два пальцы его станут совсем другими, и куклам будет больно, когда новые пальцы мальчика станут играть в этими куклами...
СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ
— Давай смастерим полку! — предложил отец маленького сказочника.
— Книжную! — вспыхнул от радости сын.
— У нас есть одна, — строго заявила экономная хозяйка семьи и хранительница чистоты в доме Мария Андерсен.
— Книжкам тесно! — сказал ребёнок.
— А нам? — справедливо заметила мать.
— Мам, ну разреши нам. Мы можем ставить на полку и кукол, ведь им так холодно на полу. Сквозняк заставит их заболеть, и придётся им покупать лекарства.
Родители рассмеялись. Мальчик так любил, когда родители смеялись над его, как говорил отец, «заковыристыми» словечками. В эту минуту он чувствовал с ними особую близость.