— Солнышко, — позвал Ганс Христиан.
И оно заглянуло лучиком в его зрачок. Мальчик захлопнул зрение — так ярок был всего лишь один лучик. А ветерок осторожно трогал нежными руками хрупкие лучи, каждый из них мечтал обнять все травинки, каждый кустик, каждый листок. И травинка, и листок, и кустик чувствовали это доброе желание. Господа кузнечики, все в ладно сшитых зелёных мундирчиках, подпрыгивали к солнцу, но ни один из них не мог поздороваться с ним. Однако они не утихали и продолжали подпрыгивать, словно это было главным делом их жизни. Лица их были некрасивы, но даже человек с красивым лицом не мог прыгать так замечательно, как самый некрасивый кузнечик. Будто трава выстреливала ими в небо... Пауки, паучки и паучишки свисали с ветвей, травы, цветов, пытливо плели свои однообразные ковры, хвастались друг перед другом упругостью нитей. А ниточки сверкали на солнце как живые и думали о мухах, которые застрянут в их ловушках. Роса блестела вокруг, как чистые мысли леса. Самыми благородными деревьями были самые высокие, потому что им доставалось больше солнца, а солнечные лучи, кроме добра, ничему ведь научить не могут.
Андерсен осторожно разбудил рукой одну из веток, и дождик росинок хлынул на паутину, прогнувшуюся под золотой тяжестью. Паук тут же выскользнул из укрытия и на глазах мальчика устремился к источнику нервного подрагивания своего архитектурного сооружения. Какова же была его досада! Он суетливо оглянулся, поднял голову к мальчику таким жестом, будто грозил ему своей головёнкой.
— Прости, — сказал маленький путешественник, — я просто играю.
А паук сказал в ответ:
— Нечего со мной играть, я ещё не позавтракал. Вот позавтракаю мухой или комариком, тогда и тебя съем на закуску. — Он деловито и в то же время обиженно исчез в укрытии, и Андерсен не смог разглядеть его, чтобы извиниться ещё раз.
— Не отставай, — весело крикнул отец где-то впереди, и мальчик со всех ног понёсся на крик.
Отец сорвал себе упругую ветку и осторожно покачивал росинками.
Листья успели умыться, да так чисто, что в них как в зеркало смотрись.
— Они как алмазы, — сказал отец.
— А ты видел алмазы?
— Нет, — ответил старший Андерсен.
— А почему же ты так говоришь?
— Об этом в книгах написано. И особенно в стихах. Росинки сравнивают с алмазами, с бриллиантами.
Над головой ромашки витала пчела — словно её оживший сон.
— Что снится ромашкам, папа?
— Ромашкам? Им снится солнце. Видишь, как они похожи. Солнце — старше ромашки, но посмотри внимательно, оно само как большая ромашка.
— А почему на нём пчёл не видно?
— У них нет сил долететь, — засмеялся отец.
Сын так любил, когда он смеялся.
— Ты сам солнце! — сказал мальчик.
— А мама кто?
— Мама — это луна.
— Знаешь, что такое луна? — спросил отец.
— Нет, не знаю, — признался сын.
— Подумай.
Ребёнок подумал, но ничего не смог сказать. Когда он думал, лучик мысли пробежал у него на лбу. Он пожал плечами.
— Луна — это ночное солнце! — довольным голосом сказал отец.
— Луна — ночное солнце, ночное солнце, — закричал Андерсен, и ему так понравилась своей красотой эта мысль, что он помчался по тропинке, будто за ним нёсся пчелиный рой.
— Ay! — кричал вслед отец, а потом и сам так рванулся за ним, что ромашки и васильки только и успевали отбегать от тропинки, рискуя погибнуть под его башмаками.
Он догнал сына и подбросил. Мальчик взлетел так высоко, что у него перехватило дыхание, он протянул руку к недоступному солнцу.
— Я хотел солнце достать, — сознался сын.
— Доставай! — закричал отец всему лесу и снова подбросил его.
Но на этот раз солнце было ещё дальше.
— Ну, достал солнце? — спросил отец, ставя Ганса на влажную от росы траву.
— Потом достану.
— Сегодня некогда? — улыбался отец.
— Некогда! Нужно ведь с каждым цветком поздороваться, в любое дупло заглянуть.
— Заглядывай!
Отец опять поднял хрупкое тельце сына. Тот заглянул в большое дупло. Ему показалось, что это не дупло, а вход в подземелье. Если бы отец отпустил его, он мог обрушиться в преисподнюю! Неужели такого доброго отца мог ждать ад? — вспомнил он слова матери и ещё крепче прижался к отцу.