В подобных условиях содержать ресторан было немыслимо. Ресторан на Дворцовой закрылся. Его хозяин Хрущицкий уехал в деревню переждать лихую годину, да, по слухам, там и умер.
Яков Амвросиевич замуровал в стену собранные чаевые и решил дожидаться, пока все не утихнет. А тогда... Ну что ж, раз нет в живых Хрущицкого — тут Яков Амвросиевич тяжело вздыхал — может, хозяином ресторана на Дворцовой станет он, бывший официант Яшка.
А пока на Миргородской появилась вывеска: «Модная мастерская дамских нарядов М. А. Свистуновой». Мария принимала заказчиц в самой большой комнате квартиры с тремя окнами. Чаще всего заказчицами были девицы, которые не терялись в военных условиях и не отличались приверженностью ни к одной власти.
Работы было много, и Мария предложила Катюше стать ее помощницей. Дочь отказалась. Она предпочитала работать в мастерской мадам Жабо и не зависеть от отчима. С его приходом в семью глухая стена встала между нею и матерью. Только младший братишка связывал Катю с семьей. Следуя примеру сестры, он отказался называть отчима отцом и, по словам матери, совсем отбился от рук. Целыми днями Петя с товарищами бегал по улицам, а возвратившись домой, к ужасу Якова Амвросиевича, приволакивал стреляные гильзы, осколки снарядов, от одного вида которых отчима бросало в дрожь. И он злобно шипел: «Выбрось! Сейчас же выбрось! Во время обыска найдут, и меня расстреляют! Брось в нужник!»
Но Петя не торопился выбрасывать свои сокровища.
Вскоре Катюша поступила на курсы сестер милосердия, но закончить их не успела, так как ушла с отрядом черноморских моряков на фронт. Покидая родной город, она даже не попрощалась с матерью, а Петю подстерегла на улице и сказала ему об этом.
Узнав, что падчерица сбежала с красными матросами, Яков Амвросиевич перепугался. Любой стук в дверь вызывал у него дрожь в коленях. Какая бы власть, кроме красных, ни появлялась в городе, Свистунов считал, что она пришла только затем, чтобы его расстрелять.
Однажды Яков Амвросиевич услышал, что красные «экспроприируют» имущество буржуазии. Значит, если его не расстреляют белые из-за падчерицы, то красные «экспроприируют» из-за денег. Он перепрятал свои сокровища в печку. Почему? Он и сам не знал.
Ночами Яков Амвросиевич стал спать беспокойно. Часто просыпался в холодном поту, стонал.
...Сон не шел. Мария повернулась на другой бок. Ей показалось, что скрипнула входная дверь. Она прислушалась, потом отбросила одеяло, нашарила туфли, вышла на кухню и тихо окликнула:
— Сынок! Сынок!
Тишина. Чиркнула спичкой, дрожащий огонек вырвал из темноты пеструю наволочку подушки, старенькое лоскутное одеяло. Лежанка была пуста. «Куда же это Петя среди ночи?» Вышла в сени. Так и есть — входная дверь не заперта.
На крыльце она снова окликнула сына.
Послышались робкие шаги.
— Мама, — тихо позвали из темноты.
— Катюша! — Мария Александровна бросилась к дочери.
— Осторожно. Ребенка не придуши.
— Ребенка! Чей ребенок-то?
— Сын мой... Сын... — плотнее прижала к груди дорогую ношу Катя.
Женщины тихо вошли в дом.
Где-то ухнуло орудие, близко застрочил пулемет. Мария Александровна торопливо перекрестилась, всхлипнула:
— Петенька-то нынче ночью ушел...
...Доктор Финкельштейн дремал, уткнувшись носом в меховой воротник. К вечеру подморозило. Сани, которые еще недавно с трудом тащились по раскисшей дороге, сейчас скользили легко. Доктор устал и был зол. Десять лет он женат и десятый год не может посидеть за праздничным столом в день рождения Эсфири. Такова профессия. Больные ждать не могут.
— Лев Абрамович! — окликнул доктора возница Авдей и остановил лошадь. — Дывися, дывися...
— Ну что там?
Финкельштейн высунул нос из воротника и увидел человека на снегу: рука с растопыренными пальцами выкинута вперед, на тельняшке расплылось ржавое пятно. Доктор поморщился.
— Нашел чем дивиться! Сейчас вся степь словно морг!
— Та що вы кажете, Лев Абрамович? Який же вин труп!
— Трогай лучше... Нечего по сторонам глядеть... Смотри, совсем стемнело.
Авдей крякнул, расправил вожжи и обернулся к доктору.
— Так, кажете, трогать?..
— Нет, тут будем ночевать! Человека дома ждет горячий пирог с мясом...
— Н-но!
Лошадь рванулась. Но Финкельштейн вдруг вытянул из рукавов шубы длинные пальцы с коротко обрезанными ногтями и ткнул кучера в спину:
— Беда мне с тобой! Человек замерзает, а он кричит: «Но!»