Самое трудное было — терпеть. Лучше смерть в бою, пусть неравном, но честная смерть, когда сделал всё, что мог, и знаешь о том. И враг знает.
Лучше смерть, чем извиваться в грязи, утыкаться в неё лицом, в эту жижу со следами копыт, сапог и помоев. Лучше смерть, чем, отворачиваясь от грубых подошв, поймать взгляд дочери леса. И ведь сколько он длился, этот взгляд — меньше вдоха, меньше удара сердца, так почему же всё стояли перед ним её распахнутые широко, испуганные глаза? Шогол-Ву видел их и тогда, когда ничего больше видеть не мог.
Он слышал, люди спорили. На кого-то прикрикнули. Его перевернули, и сверху полилась вода, холодная и затхлая.
Шогол-Ву не мог двинуться. Он вдыхал воду, глотал воду и думал, захлебнётся. Казалось, вода никогда не кончится. Но всё же поток иссяк.
Потом его волокли, дёргая связанные руки, и только эта боль не давала уйти во тьму.
Мир исчез и вернулся. Руки затекли. Гудели, сливаясь, голоса. Резал глаза свет очага, и кто-то раскручивал зал, как камень на верёвке. Шогол-Ву согнулся над полом, жалея, что пил.
Его выворачивало наизнанку, и не было сил остановиться. Он бы так и упал лицом в эту лужу, дурно пахнущую брагой, если бы кто-то не держал за плечи.
— Ты позоришь моё сердце, Хельдиг, — прозвучал холодный голос. — Я велю тебе: оставь его и вернись за стол.
— Он спас мне жизнь, я говорила тебе…
— Твоей жизни никто не угрожал. Те люди не тронули бы тебя, это его они искали, и из-за него ты была в опасности.
Сапоги покачивались перед лицом. Начищенные, с грубой подошвой, людской работы. Этот сын леса и одевался как человек.
— Он помог мне вернуть рогачей.
— Помог?
В холодном голосе что-то дрогнуло, но теплее он не стал.
— Помог? Хельдиг, я говорил тебе, как важен для нас союз с людьми. И если Вольду приглянулись рогачи, то и к лучшему…
— Ты знал, что они для меня значат!
— Заведёшь новых! Мы не многое можем предложить людям. Настоящая удача, что Вольду понравились звери, которые нам ничего не стоят, и он сказал, что заплатил тебе за них. У рогачей теперь другой хозяин, и не спорь, и ты ещё попросишь у Вольда прощения за дерзость…
— Немногое можем предложить? А как же камень? Камень, Искальд! Я никогда бы не подумала, что ты…
— Не кричи! — велел сын леса, хотя Хельдиг и не кричала — шептала горячо.
— Я хотела вернуть его тебе. Мне жизни было не жаль! Боги не должны проснуться, и я верила, ты сделаешь всё, как нужно…
— И я сделаю, а о богах помалкивай, не позорь моё сердце. И так на тебя смотрят косо. Было бы кому просыпаться, они бы уже проснулись. Идём.
Двое умолкли, и стало слышно, как за столом у очага веселятся люди.
— И баба-то — ни рожи, ни кожи, драная вся какая-то. А ишь ты, выродок ей милее, чем наш красавчик!
— А он перед ей и так, и так — ну, чего девке надо? Чтоб на коленях упрашивал, может?
— Открыто с другим милуется, ни стыда, ни совести…
Если расслышал Шогол-Ву, у которого шумело в ушах, то уж сын леса точно не пропустил ни слова.
— Ну и сиди, — сказал он. — Ну и сиди!
Сапоги ещё качнулись с пятки на носок и ушли.
Хельдиг склонилась ближе к запятнанному, отвела от его лица слипшиеся от воды и грязи волосы, коснулась влажным полотном. Утёрла рот. Сказала, складывая тряпицу:
— Я не могу снять верёвки, прости меня. Нельзя. Сильно давят?
— Уйди, — сказал Шогол-Ву, набравшись сил. — Хель… диг… уйди.
Нельзя было, чтобы она видела его — такого. Чтобы касалась.
— Молчи, — сказала она, промокая бровь.
Защипало. На светлом полотне остались пятна.
Они сидели в углу, том самом, где ещё недавно мужики искали крысу. Над огнём висел котёл, душно тянуло чадом, и зал как будто проезжал мимо, и возвращался, и ехал снова. Звуки и запахи стали остры и резки, и ком подкатил к горлу.
Дочь леса держала за плечи и что-то шептала, утешая, но что, Шогол-Ву знать не хотел. Лучше бы ушла. Лучше бы сидела за столом с другими, её-то не неволили, и не смотрела в его сторону.
А она подождала терпеливо, и опять протёрла его лицо, и усадить попыталась, чтобы не падал на бок. А после села рядом, плечом к плечу, и заплакала тихонько. Он бы и не услышал, ощутил только, как дрожат её плечи.
— Как нас нашли? — спросил Шогол-Ву. — Это ты… ты сказала?
Плечи застыли.
— Ты?
— Я. Я не думала, что так обернётся…
— Мне нет дела, что ты думала, я спрашивал не о том. Уходи.
— Я не хотела зла!..
— Какое же тут зло, дочь леса? Я буду жить… уплыву, как хотел. Золота дадут… больше, чем обещано. А ты… иди к тому, кому отдала сердце. Над тобой уже смеются, и над ним тоже.