— Я сыта, — ответила Хельдиг.
— Спросили не тебя, — одёрнул её сын леса. — Не позорь моё сердце, Хельдиг. Молчи, если говорят не с тобой.
Она опустила голову.
И тут снаружи поднялся вой.
Сперва показалось, тоскливо заплакал пёс, вознося мольбы Одноглазому. Но в эту слёзную песнь тут же вплёлся второй голос, третий — что-то ударило в стену, что-то пронеслось по крыше, посыпался сор и труха — дрогнули стёкла слепого окна, такого грязного, что и свет почти не отражало — и сотни пёсьих голосов слились в один.
Кто замер на месте, застыл с поднятой кружкой, с ложкой, из которой текло в миску, кто вскочил, поправляя ремень, нащупывая топор.
Вой стих ненадолго, и прежде чем поднялся снова, стало слышно, как бормочет торговец:
— Храни нас Двуликий!.. Спаси, защити!..
Псы выли, скулили и рычали. Они бросались на стены. Дрожала дверь. Замычали испуганно рогачи, оставленные снаружи под навесом.
— Да что же это? — воскликнул один из мужиков. — Что творится?
— Выйду, посмотрю, — сказал другой, разгорячённый брагой. — А ну, кто со мной?
— Куда ты, дурень!..
— Да гляну только! Хотите, чтоб рогачей порвали или разогнали? Застрянем тут… Ну-ка, прочь с пути!
Его пытались удержать, он отмахнулся. Покачиваясь, добрался до двери и толкнул — та не поддалась. Толкнул сильнее, и створка только было пошла вперёд, как захлопнулась с грохотом и ударила человека. Тот отлетел на пол, сел, потирая локоть.
Псы завыли громче. Пламя в очаге сжалось и задрожало, будто хотело выбраться, кинуться прочь. Повеяло холодом.
А после всё стихло. В ушах, казалось, ещё звучал далёкий вой, и слышно было, как потрескивает огонь и как тяжело дышат люди.
В этой тишине дверь скрипнула негромко и приотворилась.
Глава 24. Бродяга
Люди замерли, глядя на дверь. Та открылась на ладонь, не больше.
За Натом не следили, и он сделал шаг в сторону, потом ещё один. Но кто-то махнул рукой, задел стренгу, и Матьес заметил.
— Ты ещё куда? — рявкнул он. — К выродку не подходить!
— Да я к нему разве? Я к тётушке.
— Вы двое, в сторону его и глядите в оба. Фьель, наружу, проверь двор.
— Я чё это, один пойду?
— Не слышал, что ли? Я сказал, иди! Смотрю, ты плохо стал понимать приказы.
Одноглазый говорил медленно и зло, чётко выделяя каждое слово. Фьель даже вытянулся, округлил глаза, пригладил бороду дрожащими красными пальцами, попятился и послушно двинулся к выходу. В тот самый миг, когда он протянул руку, боясь коснуться двери, прозвенел голос:
— Это ветер.
Фьель вскрикнул и отпрянул, прикрывая голову. Матьес обернулся, хмурясь.
— Пятикрылый спустил ветра, — повторила Хельдиг.
Она поднялась с места и теперь стояла, выпрямившись и вскинув подбородок.
— Их дикая свора пронесётся, ломая стволы вечников, как тонкие стебли. Их тяжёлые лапы раздавят людские дома, и нигде не будет спасения. Нигде! Камень должен вернуться в Шепчущий лес, где спят боги…
— Замолчи! — зло воскликнул сын леса. — Замолчи, не позорь моё сердце! Ты глупа, Хельдиг, и не знаешь, что говоришь!
Раньше они сидели рядом, но теперь он стоял далеко, за спинами людей.
— Я говорю правду, Искальд! Правду, в которую дети леса верят много жизней…
— Я не верю, и те, что пошли за мной, не верят тоже. Ты одна и веришь, Хельдиг! Ты одна. Так сядь и молчи, не мешай мужчинам!..
— Мужчина выискался, — коротко хохотнул кто-то. — Как шум поднялся, первый дёру дал, за чужими спинами укрылся!
— Кто это сказал? — гневно спросил сын леса, оборачиваясь.
— А ну, молчать! — рявкнул Матьес и так дал кулаком по столу, что миски и кружки загремели. — Фьель, во двор! Остальные языки прикусили!..
Люди примолкли.
Фьель толкнул дверь, выглянул несмело, потом вышел. Слышно было, как он успокаивает рогачей. По залу загуляли сквозняки, обычные, нестрашные. Такие не смогли бы даже затушить пламя в очаге.
Сын леса пробрался к Хельдиг, сжал её руки и что-то сказал негромко, склоняясь к самому её лицу. Она сдвинула брови, помотала головой — возразила. Он перебил, заговорил сам и говорил, пока её голова не опустилась.
К этому времени вернулся Фьель.
— И правда, чё ли, ветер, — пожал он плечами. — Рогачей не тронул никто, напужались ток. Труба тут, может, криво сложена, оттого в ней и выло так.
— Нормально всё с трубой, — угрюмо возразил хозяин. — Никогда она так не выла. Вон, люди соврать не дадут.
— Ага, ага, — закивал мужик из местных. — Всякое бывало, а чтоб ветер такой или туман — этого не помним. А что девка-то про богов несла?