Хельдиг подошла и встала рядом. В руках лопата, кем-то брошенная под лавкой, губы сжаты.
— Держись… позади, — сказал ей Шогол-Ву.
— Вот, значит, как, — процедил сын леса.
Он убрал ладонь от разбитого лица, посмотрел на пальцы, испачканные в крови.
— Пока я думал о тебе, пока думал о благе нашего племени, ты спуталась с выродком. Я должен был понять раньше. Ты говорила, благодарность за спасённую жизнь? О, я знаю, как ты его благодарила!..
— Искальд…
— Твоё сердце было отдано мне. Мне! И ты не постыдилась? И сейчас тебе не терпится уйти с ним, остаться с ним…
— Искальд, довольно! — вскричала дочь леса. — Что с тобой? Ты предал всё, во что мы верили, что защищали. То, что мы знаем про богов, не сказки. Опомнись, открой глаза — вы все откройте! Ты помнишь такой дождь?.. Или туман?.. А ветер?.. Двуликий не пришёл, что ещё вам нужно, чтобы поверить? Белый камень должен вернуться в лес, может, ещё не поздно! Прошу тебя, Искальд!..
— Замолчи! — зло откликнулся он. — Замолчи, ты глупа! Я не стану рушить всё, чего достиг!
Люди Матьеса глядели смущённо и растерянно.
— Если так-то подумать, — сказал один, — баба права. Ладно непогода, а чё Двуликого не видно? Темно, как в гриве рогача!
— И что теперь? — сказал другой. — Против Вольда пойти, вот эту вот послушать? Ты веришь ей?
— Дак темно же…
— Ну и чего? А если не потому темно, а если просчитались мы? Вон и петух не кричал. Ты когда спал-то как человек, а не урывками где придётся? Вот и я в последние дни так же. Башка и так трещит, выпили ещё, так можешь ты твёрдо сказать, кто там должен быть-то, на холме?
Шогол-Ву шагнул вперёд и в сторону, обходя бродягу, сидящего на грязном полу.
— Эй, а ну стой, ты! — закричали ему.
Между ним и людьми теперь был стол, и Хельдиг держалась рядом, неловко сжимая лопату. Зря брала: вырвут из рук, будет только хуже.
Из задней комнаты вышел заспанный трактирщик, протирая глаза.
— Чего расшумелись? — недовольно спросил он, разглядел запятнанного и осёкся.
— Хотите поспорить с богами? — прохрипел бродяга и рассмеялся. — Вы смелые, а? Или просто загнанные в угол шавки?
Встав на колени, он выхватил из очага головню и бросил стоящему впереди мужику. Тот ловко поймал, но тут же охнул, отдёргивая руки. Головня покатилась.
Оборванец подгрёб к себе жар, взял в руки по углю, метнул, почти не примеряясь. Рукава его начали тлеть.
Люди Матьеса отступили, прикрывая головы руками. Сын леса укрылся за столом хозяина, а сам хозяин побагровел от ярости.
— Ты что творишь, спалить нас хочешь?.. Тушите, чего пялитесь! Затаптывайте!
Бродяга обернулся на мгновение.
— Что застыли? — прохрипел он, оскалившись. — Всё-таки шавки!
Шогол-Ву дёрнул Хельдиг за рукав, а когда она посмотрела на него, указал на выход.
Он шёл, держась за стену и не опуская чёрный, измазанный в саже прут. До двери было четыре шага, и каждый так долог.
Шаг — кричит хозяин, выплёскивая воду из ведра. Она летит, блестящая и плотная, как стекло, и разбивается о грязный пол, разлетается осколками.
Шаг — в оборванца мечут кружки и миски. Он уклоняется, скалясь, будто видит. Тяжёлая кружка гулко ударяет по голове, голова откидывается, бродяга пошатывается, но стоит. Толстая глина звенит на полу двумя черепками.
Шаг — тлеющее полено плывёт, рассыпая искры. Люди пригибаются, скачут в стороны. Один не успел. Полено бьёт его в грудь, и человек падает, раскинув руки.
Шаг — бродяга смеётся. Смех негромкий, будто сыплются камешки, неслышный почти в людском крике. Рукава по локоть в огне, в каждой ладони огонь, смердит горелой плотью, но ему нипочём, всё заходится смехом, скаля зубы.
Шогол-Ву толкнул дверь спиной и выпал в чёрный холод. Закашлялся от свежего воздуха. Дочь леса подхватила под руку.
— Куда теперь? — спросила она тревожно. — Справимся ли с остальными?
Шогол-Ву не ответил, он смотрел на дорогу.
Там, над дорогой, восходили дрожащие звёзды, качались из стороны в сторону — одна, две, три, десяток.
То были огни фонарей.
Глава 25. Союз
Должно быть, крики из дома разносились далеко, и на них из сарая выбежали люди. Приглядывались, жмурясь от наспех разожжённого огня, укрываясь от света ладонями.
Во двор выскочил хозяин, закричал надсадно:
— Горим! На помощь!
Били по грязи копыта рогачей, ехали всадники по тёмной дороге под чёрным пустым небом. Огни качались и дробились золотыми искрами в мокрой грязи. Другие рогачи, привязанные под навесом, фыркали и мотали головами, испугавшись шума.