Он икнул.
— Выйду, подышу!
Хозяин посторонился, и Нат, поправляя ремень стренги, прошёл мимо. Его несло то влево, то вправо.
По пути он ловко подцепил кружку, хлебнул и осторожно поставил на место, криво улыбаясь толстяку, округлившему глаза и рот. У выхода запнулся, чуть не упал, но удержался за косяк. Ему отворили, он вышел в туман, и дверь за ним закрылась.
— Назад не пускайте! — велел хозяин. — Хватит, отсидел своё. Да и второму пора.
— Да самое-то главное не спросили! — встрял старик, подсаживаясь за стол. — Парень, что назревает-то в северных землях? Вы вот небось Косматый хребет вернуть хотите, а? А заместо Свартина кто пришёл, брат его? Чегой-то нам пока тут ничего не понятно, да и тем, кто оттуда, тоже. Ходят всякие, болтают, кто что горазд. Один столько наврал, что если б его враньё до холма вытянуть, так и к Двуликому дойти можно. Другой, вещун, гибель мира пророчил — ну, этого долго слушать не стали, выбросили на дорогу. А потом Двуликий как заплачет, о-ой! И к ночи, как слёзы его утихли, всё кровью залило. Тут-то вещуна и вспомнили, кинулись искать, да его уж и след простыл.
— Вещун?
Снаружи замычал рогач, раздался окрик. Старик обернулся к двери.
Та отворилась, впуская белый клубящийся туман, и случайный путник заглянул в зал, подслеповато щурясь.
— Да улыбнётся вам Двуликий, люди добрые, если только он ещё с нами! Это что за поселение?
— Да не оставит Двуликий и тебя, — ответил хозяин. — Белые Сады это.
— А, Сады… Вот так занесло меня, видно, не туда свернул! Всё заволокло, ни зги не видать. Ну, теперь я дорогу знаю…
— Так переждал бы, — пригласил его старик. — Может, распогодится. Сядь пока, выпей…
— Я бы рад, да тороплюсь, — перебил его гость. — Ждут меня, мореходы ждут, а я непогоду пережидал уже, запаздываю, да вот заплутал ещё, от своих отбился. И рогачи едва идут, дороги не видя. Ох, как бы не отплыли без меня…
— Ну, пошли тебе Трёхрукий удачу на пути!
— Да не обойдёт он удачей и вас, добрые люди, — сказал гость и затворил дверь.
Слышно было, как он идёт, торопясь, по двору, и как трогается повозка, завязшая в грязи.
Старик кашлянул.
— И не сидится людям… Лучше уж опоздать, чем шею свернуть, как бы в овраг не скатился. Да и мореходы небось понимают, уж день бы подождали!.. Ну, парень, что ты там говорил?
— Что напророчил вещун?
— Да кто ж слушал! Как он понёс, что все мы помрём, и мир заодно, так его и выставили. Ты про Вольда скажи, он на место брата встал?
— Не знаю.
— А твоё племя-то вернёт Косматый хребет? Времечко самое подходящее…
— Не знаю.
— Да как не знаешь-то? — удивился старик.
— Мне нечего сказать. Я должен идти.
— Ну, довольны? — сердито сказал хозяин. — Поговорили о чём хотели? Пусть идёт, пока цел!
Шогол-Ву поднялся и свистнул, подзывая нептицу. Та встряхнулась, заспешила следом.
— Да как не знает-то? — продолжил бормотать старик. — Как можно про своих-то не знать?
Туман поднялся, утопив и крыши, и дорогу. Казалось, в целом свете не осталось ничего кроме этого грязного двора с покосившейся изгородью, кроме старого низкого дома с тёмными окнами. Мир был холоден и тих. И пуст.
Ната здесь больше не было.
Глава 21. Уступка
Шогол-Ву брёл, оступаясь и оскальзываясь, держась колеи. Нептица то отставала, не желая идти в тумане, то нагоняла с коротким вскриком.
Живущие у рек в такую пору говорили, то Четырёхногий разводит свои костры, и дым их, белый и сырой, стелется над землёй. Живущие у гор верили, что одеяло Двуликого падает с холма, укрывая всё пеленой.
Сейчас, казалось, постарались оба. Одеяло, плотное и тяжёлое, пропитанное влагой, упало в костёр, и мир заволокло дымом. Осталась лишь дорога под ногами, обманчивый, неверный путь — обернись вокруг себя, и не разберёшь, в какую сторону шёл. Сырое полотно облепило лицо, и дышалось сквозь него тяжело.
Остался позади овраг, глубокий ли, широкий, не понять. Туман затопил его, лишь голые кустарники тянули чёрные костлявые пальцы, силясь выползти на дорогу. Тележный след опасно подошёл к самому краю, вильнул и ушёл прочь.
Даже сын детей тропы, исходивший Разделённые земли, теперь не чуял, ведёт дорога прямо или петляет. Он шёл, страшась, не пропустил ли поворот, но вот заметил столб, темнеющий у дороги — указатель на развилке.
Шогол-Ву отвёл с мокрого лица пряди вымокших волос и остановился, приглядываясь.