— Сначала покури, конька потом доделаешь, — сказал он и насыпал ему на ладонь щепотку табаку.
— Во что же я его заверну? — в недоуменье проговорил Охрем, оглядывая избу. Его взгляд задержался на трубке, которую набивал дед Охон.
Тот недовольно тряхнул бородой и сказал:
— Трубку не дам. Во что хочешь завертывай табак. Трубка для курящего, что жена для мужа, другим ее не отдают.
Охрем безнадежно махнул рукой.
— Знаю... — Он обратился к Марье: — Нет ли у вас какой-нибудь книжки, от уголка бы немного оторвать?..
— Откуда взяться в нашей избе книжке, — возразила из предпечья Марья.
Охрем немного подумал и попросил Иважа принести картофелину и стебель немятой конопли.
— Картошка для чего? — удивился Иваж.
— Трубку сделаем, — сказал Охрем.
Он высыпал с ладони табак на край лавки и взялся доделывать деревянную лошадку.
Иваж выбрал картофелину покрупнее, отыскал во дворе немятый конец конопли. Он сам сделал для Охрема трубку и похвалился:
— Видишь, какая получилась, не хуже, чем у дедушки Охона.
Охрем отозвался, не отрываясь от игрушки:
— Посуши в печи, а то в сырой картошке табак гореть не будет.
Он с час возился с деревянной лошадкой и наконец сделал ее так хорошо, что она понравилась и взрослым. Степа пристально наблюдал за его работой из-под лавки. Получив игрушку в руки, он улыбнулся Охрему и полез с нею на печь.
Когда хозяина нет дома, гостя провожает хозяйка. Марья накинула на плечи овчинную шубу и вышла с Охремом во двор. В воротах Охрем задержался. Было ясно, что он хочет с ней о чем-то поговорить. Обычно находчивый, он сейчас смутился и начал издалека:
— Знаешь, как называют эрзяне одинокое дерево на поле?.. — Он немного помолчал и добавил: — Репище.
— Для чего ты мне сказываешь про репище? — усмехнулась Марья. — Говори прямо, что хочешь от меня.
— Потому сказываю, что я такое же репище, — понуро сказал Охрем, поглядывая на свои лапти.
Сегодня он совсем непохож на самого себя. И глаза-то стесняется поднять на Марью. Знать, и впрямь заела мужика одинокая жизнь.
— Поговорила бы с вдовой Савкиной, шут с ней, что у нее дочери.
— Долго же ты собирался, Охрем, с этим делом, — рассмеялась Марья и уже серьезно добавила: — Отчего же не поговорить, поговорю. Ведь она тоже одинокая женщина, хотя и живет в большой семье. Похвалю тебя, глядишь, и сладим дело.
— Во мне хвалить-то нечего, вот беда... — сказал Охрем.
— Не чепуши... Разве о человеке говорят плохо, когда сватают невесту?
— Это уж там видно будет, как надо, по обстоятельствам, — сказал Охрем.
Он вышел за ворота, направляясь в конец улицы, к своей одинокой избушке.
Марья долго смотрела в ту сторону, откуда должен приехать Дмитрий. Не раз она выходила смотреть так, а мужа все нет и нет. На улице много упряжек. Дуги лошадей и гривы украшены цветными лентами. Звенят бубенчики, слышны веселый смех и голоса. В середине дня, обычно, катают детей и подростков. Девушки и парни начнут кататься вечером. Тогда улица станет еще оживленней. Так бывает каждое крещение. Оглядывая улицу, Марья заметила перед окнами Савкиной избы Фиму с Ольгой. Посиневшие от холода девочки с завистью смотрели на катающихся. У Марьи защемило сердце. Для всех праздник, лишь ее детей обошла судьба.
Посмотреть на гулянье вышел и Иваж. Он явно вырос. Его зипун еле доходил до колен. «Надо сшить ему новый», — подумала Марья. Увидев Фиму с Ольгой, Иваж перебежал улицу.
— Горюете, девушки, что никто вас не сажает, — сказал он.
— Ждем, когда ты нас покатаешь, — отозвалась Ольга.
— Если на салазках покатает, — засмеялась Фима.
К середине дня упряжек стало меньше. Дети накатались, в санях кое-где уже появились взрослые девушки, молодые женщины. Дорога, обычно узкая, раскатана во всю ширину улицы. Снег истоптан, изрыт полозьями.
— Смотри-ка, Иваж, наша гнедуха идет! — неожиданно воскликнула Фима и тронула брата за плечо.
Иваж поправил свою шапку из телячьего меха и побежал навстречу. Фима бросилась домой — сказать матери о возвращении отца. Лошадь плелась медленно, опустив голову. На дровнях полулежал Дмитрий. Концы вожжей были привязаны за передок саней. Борода Дмитрия вся заиндевела, с концов волос свисали ледяные сосульки.
— Что, отец, так задержался? — воскликнул Иваж и, вскочив в передок саней, стал развязывать концы вожжей.
— Осторожнее, сынок, не задень мою ногу. Когда же это ты вернулся?
— Вчера вечером с дедом Охоном, — и, взглянув на вытянутую отцову ногу, Иваж спросил: — Что у тебя с ногой?