Собственно, ударной группировке ставилась задача не захвата Парижа, а его блокады на достаточно долгое время и нарушение управления страны из центра с сопутствующим хаосом и беспорядками. Впрочем, командующему давалась свобода самостоятельно решать ситуацию сверх поставленной цели, если будет такая оказия, но без лишнего риска и ненужных потерь. Еще при планировании разбирались варианты операции в городе вплоть до захвата императорской резиденции - Дворца Фонтенбло, - и других государственных учреждений, но все же от них отказались, как чрезмерно опасных и практически нереальных. Да и мало кому в прежней истории удавалось брать Париж, в последний раз такое случилось аж четыреста лет назад, во времена Столетней войны!
Из донесений по дипломатическим и другим каналам высшее руководство знало о брожениях во французском обществе, нарастающем недовольстве простого народа слишком воинственной политикой Бонапарта на протяжении уже двадцати лет. В то же время диктатор все еще пользовался поддержкой влиятельных кругов страны, прежде всего в столице, получавших немалые дивиденды от расширения экспансии. Так что не ожидали от захвата Парижа серьезных перемен вроде отстранения императора от власти или нечто подобного, в принципе довольствовались осадой главного города неприятельской державы. Она уже сама по себе могла серьезно повлиять на воинский дух в Великой армии - ведь каждый ее солдат в далекой России невольно призадумается, узнав о происходящем на родине, стоит ли здесь воевать, когда дома неладно! А уж союзники тем более, побегут как крысы с тонущего корабля, едва почувствуют слабость гегемона.
Подошедшие в конце августа после недельного марша полки основной группы взяли в кольцо предместья Парижа, затем принялись строить линии укреплений как от прорыва извне, так и нападений из города - в нем оставался гарнизон из двух тысяч гвардейцев, следовало еще добавить военизированные службы частных компаний и ополчение из жителей. Немногим позже, обустроив позиции и лагеря вокруг столицы, направили парламентера к французам, занявшим оборону у центральных ворот в Стене женераль Ferme, опоясывавшей город и предназначенной не столько для его защиты, а больше для сбора пошлин с ввозимых товаров. От имени русского командующего посланец передал ультиматум французским властям сдать город в течении одних суток, в противном случае приступят к обстрелу тяжелой артиллерией и последующему штурму. Милорадович, по сути, блефовал, брать город не собирался, но, к великому удивлению командования, на исходе установленного срока из ворот вышла делегация с поднятым белым флагом и направилась к русским позициям.
Глава 13
Весь август 1810 года русское воинство отступало на восток, отбивая нападения неотступно преследовавшего противника. Армии Барклая-де-Толли и Багратиона, объединившиеся под Смоленском, шли по старой Смоленско-Московской дороге, против них выступили самые боеспособные корпуса Великой армии во главе с самим Наполеоном. Южнее, через Брянск и Тулу, двигалась армия Тормасова, сдерживая натиск коалиционных войск - австрийцев, поляков, итальянцев и прочих союзников, - под командованием вице-короля Италии Евгения Богарне. Основные силы противоборствующих сторон сосредоточились на Московском направлении - у французов после всех минувших сражений остались в строю около ста пятидесяти тысяч многоопытных бойцов, прошедших не одну войну, у русских числом почти столько же, но из них почти четверть приходилась на ополчение из числа присоединившихся к отступающему войску добровольцев, не пожелавших остаться во вражеском тылу. И уж если прямо признаться, кроме выучки русские солдаты уступали также в боевом духе - понимание того, что враг сильнее и приходится отступать, никак не могло воодушевить их на победу, вызывало лишь злость и обиду.
Оставили за спиной Дорогобуж, Вязьму, приближались уже к Можайску, а отступление все продолжалось, причиняя воинам боль в душе за оставленную землю, недовольство и даже ропот среди них - доколе же можно, Москва уже рядом, пора остановиться и дать бой врагу! Притом не только рядовых бойцов, но и командиров, что уж говорить, даже командующих. Тот же Багратион однажды не выдержал, напросился на прием к главнокомандующему и высказал тому без обиняков, пользуясь добрым к нему отношением:
- Михаил Илларионович, понимаю, что надо ослабить Наполеона всеми возможными мерами, но армия уже на пределе терпения! Надо дать бойцам возможность излить злость на врага, иначе она обернется смутой и беспорядками. Ко мне самому не раз подходили те, кто служил со мной прежде и высказывали все, что думают о нас. А я не мог им ответить разумно, лишь отговаривался - ждите, скоро решится и дадим бой Бонапарту!