Спустя десять дней директор явился к ним снова.
Толя открыл ему дверь, с наслаждением посмотрел на его круглые, самодовольные щеки.
«Сейчас получишь, — подумал Толя. — Вот погоди немножко…»
Отец встретил директора в столовой. Радушно протянул ему обе руки:
— Рад вас видеть, дорогой мой… — Широко улыбнулся. — Поздравляю! На мой взгляд, превосходно!..
Лицо директора просияло, и он больше, чем обычно, стал похож на быстро вытянувшегося подростка.
— В самом деле? — дрогнувшим голосом спросил он.
— Превосходно! — повторил отец. — Если хотите, я могу даже быть оппонентом на вашей защите.
Директор вынул платок из кармана и словно соринку смахнул со щеки.
— Слова человеческие, — растроганно начал он, — слова человеческие слишком бедны, чтобы выразить…
— Да что вы, — прервал его отец, — будет вам. Идемте ко мне, я уже написал отзыв…
Толя молча, в изумлении, переводил глаза с директора на отца. В голове его никак не могло уложиться: значит, отец говорит заведомую ложь?
Но почему? Зачем ему это нужно?
Он ловил взгляд отца, один только взгляд, но отец, как нарочно, ни разу не посмотрел на него.
Потом директор, счастливый и окрыленный, вышел из кабинета со своей папкой. Михаил Федорыч провожал его.
— Поверьте, никогда не забуду, — сказал директор.
— Помилуйте, — сказал отец.
— Нет, нет, — директор прижал к себе свою папку. — Слова человеческие не в силах выразить мои чувства…
— Полноте, — сказал отец.
Толе подумалось, что оба они играют в какую-то нехитрую, известную обоим игру.
Щелкнула дверца лифта. На площадке показалась Мария Михайловна.
Она сощурила близорукие глаза, узнала директора, с неприкрытым испугом воскликнула:
— Опять вы? Что случилось?
Отец усмехнулся мягкой, снисходительной к женским слабостям усмешкой:
— Моя жена в своем репертуаре…
— Что вы, — ласково заверил директор, — ничего не случилось, все в полном порядке.
Улыбаясь, прижимая к груди свою папку, он еще раз поклонился отцу и зашагал по лестнице вниз.
И по мере того как он удалялся, с лица Михаила Федорыча исчезало улыбчивое оживление.
Он первый вошел в столовую, сел на диван, утомленно откинул голову.
— Наконец-то! Словно гора с плеч…
Мария Михайловна положила на стол свой портфель, туго набитый книгами.
— Ты о чем? — спросила она.
— Вот уж не думал, что сумею написать, — ответил отец, — никак не думал.
Она села напротив него, сложив руки на коленях.
— Зачем он приходил?
— Все за тем же, — досадливо сказал отец, — ты же знаешь, графоманы — люди настойчивые.
— Ты ему все сказал? Все, как есть?
Несколько мгновений он молча смотрел на нее.
— Что, по-твоему, я должен был сказать ему?
Он встал с дивана, она подняла голову, снизу вверх глядя на него.
— То, что ты думаешь…
Легкая, необидная усмешка загорелась в его глазах.
— Значит, я должен был сказать ему, что рукопись его ни к черту не годится, — так, по-твоему?
Она кивнула:
— А как же иначе?
— Ну знаешь, — заметил он, подойдя к ней.
И вдруг она, обычно слушавшая его, покорная во всем, сказала негромко, выделяя каждое слово:
— Думать одно, а говорить другое — нечестно!
Не отвечая, он смотрел на нее, и глаза его из серых стали темными, почти черными.
— Ты это серьезно? — очень тихо спросил он.
— Конечно, серьезно, — ответил за нее Толя. Все это время он молча сидел в углу. Он хотел промолчать и не мог. — Конечно, серьезно, — повторил он.
Отец чуть повернул голову в его сторону:
— Выйди отсюда.
— Почему? — спросил Толя.
Отец сжал губы, словно хотел удержать рвущиеся слова.
— Ты слышишь, что я сказал?
— Но мама права… — начал Толя.
— Выйди! — прикрикнул отец. Никогда еще он не казался таким злым, непохожим на самого себя.
Толя встал и вышел из комнаты.
Было тихо в квартире. Валя ушла куда-то, на кухне настойчиво тикали часы-ходики.
Толя подошел к кухонному окну. Деревья качались от ветра, желтые листья медленно слетали на землю.
Все было так, как вчера, как третьего дня, как неделю тому назад.
И все было совершенно не так.
Что-то блеснуло возле ножки стола. Толя вгляделся. Потом нагнулся, поднял лиловый квадратик. Очевидно, стекло выпало из коробки, когда они с Валей убирались.
Он приложил стекло к глазам. Лиловый тягостный свет ударил в глаза, в лиловом небе торопливо плыли лиловые клочковатые тучи. С лиловых деревьев слетали лиловые листья, должно быть сухие и жесткие на ощупь. Потом он отнял стекло от глаз, и снова серое, осеннее небо привычно распростерлось над землей, над деревьями, над жесткими сухими листьями.