Неприемный час был, доктора отделение обходили, потому меня сразу и пускать не захотели. Пришлось обождать.
Что только я за эти часы передумала, что пережила, словами и не перескажешь. До того задумалась, что сестре медицинской несколько раз меня окликнуть пришлось, пока я услышала.
— Идемте, — говорит. — Халат возьмите в раздевалке — и на второй этаж.
Я его сразу и не признала. Если бы сестра не показала его мне, ввек не узнала бы. Лежит на койке, у окна, маленький, ссохшийся, словно головешка, лицо с кулачок и шея тонкая-тонкая.
Подошла я к нему, он голову повернул.
— Ты? — спрашивает. — Неужто ты, Ксюша?
А у меня и слов нет. Гляжу на него, плачу. Не хочу плакать, слезы сами льются. Вот, думаю, и встретились мы. Без малого пятнадцать лет прошло.
Он руку поверх одеяла выпростал, я его за руку взяла, а он морщится:
— Тише, Ксюша, больно мне…
Вконец он больной, какую косточку ни возьми, каждая ноет.
Рассказал он мне о себе, как эти годы жил. Много где побывал, только нигде подолгу не задерживался. То в одном совхозе, то в другом, на завод как-то поступил, да уволился, к земле его тянуло. А потом заболел, простудился сперва, простуда в суставы ударила да так третий год и держит, не отпускает. То и дело в больницу кладут его, полечат малость, выпишут, потом снова приступ…
Говорит это он мне, сам с меня глаз не сводит.
— А ты все такая же, Ксюша, красивая…
Я сквозь слезы смеюсь в ответ:
— Красивая… А сам и не вспомнил ни разу!
Гляжу, и у него слезы в глазах закипели.
— Если бы ты знала, — говорит, — как я к тебе рвался, как о ребятах тосковал.
— За чем же дело стало? — спрашиваю.
Молчит. Ну, я понимаю, не мог он через гордость свою переступить, и хотел, может быть, да не мог. Силы не хватило.
Не спросила я, он сам сказал, что жизни своей так и не устроил. Были у него женщины, признался мне, с одной даже полтора года прожил, а потом ушел. Говорит, не мог меня позабыть.
Показала я ему карточки детей, глянул и глаза закрыл, словно от боли.
— Совсем большие стали, — шепчет.
До самого вечера все говорили мы с ним, наговориться не могли. Будто опять вернулось прошлое, когда мы только что поженились и нам дня и ночи не хватало всласть наговориться.
Две недели пролежал он в больнице, и каждый день я к нему как на работу ходила. Меня там одна санитарка приютила, ну, я у нее только что ночевала, а так с утра до вечера у него. Ко мне в палате все привыкли, вроде за свою почитать стали, я кому в ларек за папиросами сбегаю, кому письмо прочитаю, кого просто так послушаю да что могу присоветую. Сам главный врач, серьезный такой мужчина, его в больнице все боялись, и тот мне как-то говорит:
— Давайте уж, так и быть, вас в штат зачислим…
Наконец собрались мы, решили домой ехать. Он поначалу не хотел, совестно ему было, чтобы все увидели, каким он стал, но я уговорила. А тут от дочки письмецо мне пришло.
«Дорогие мама и папа! Когда же вы приедете?»
Я ему письмо это показала, читает он, сам от меня глаза воротит. Такой он на слезу слабый стал, просто удивительно!
Поехали мы. Я телеграмму домой дала, Петухов на станцию за нами свою «Победу» прислал.
Дома нас мать моя встретила, увидела его, не сдержалась, охнула.
— Ой, — говорит, — сынок, до чего ж тебя жизнь-то пообглодала!
На другой день дочь приехала, тоже глядит на него, глазам не верит, — видать, не думала отца таким встретить.
Сыновей я перед этим в армию проводила, мы с ним вместе им письмо отписали, оба нам ответили, пишут, что очень, мол, рады, пусть папа только скорее поправляется.
Да куда там. Он день ходит, три лежит, нет у него в теле ни одной косточки способной, пальцы на руках скривленные, ровно их кто насильно погнул, идет — ноги едва-едва ставит, сам пальто надеть не может, пуговицы и те я ему застегиваю. Гляжу на него, думаю: «Как же это ты, бедный, без меня жил?»
И ни досады, ни злости — ничего во мне, сколько ни ищу, нету — одна жалость. Если ночью когда со сна застонет, во мне болью отзовется.
Опять он слег, мы его с Петуховым в больницу положили. Пробыл он в больнице месяц, потом в санаторий его устроили.
Все Петухов старался. Правда, врачи говорят, никогда ему уже не поправиться, очень у него болезнь серьезная, все суставы пораженные, а все-таки ему в санатории полегчало. Сам даже письмецо мне отписал, — приезжай, мол, Ксюша, очень я по тебе соскучился, навести меня.
А я быстрая, собралась, поехала. Побыла у него в санатории неделю, теперь обратно домой еду. Он, должно, в санатории этом еще месяца полтора, а то и больше пробудет. Акурат к декабрю вернется, когда сыновья с действительной на побывку приедут…