Женя вгляделась в это совсем еще молодое, немного угрюмое лицо, тут же по привычке стала придумывать для нее наиболее вероятную историю.
Выросла некрасивой, но умна от природы, понимает, что некрасива, а потому и недобрая, замкнутая, угрюмая. И должно быть, не любит братьев за то, что удались красивыми. И к красавице матери относится покровительственно, слегка иронично.
— Вот и разлетелись мои ребята в разные стороны, — задумчиво сказала Ксения Степановна. — Без них дома у меня, ровно в сугробе, тихо и пусто.
— Дочка навещает вас? — спросила Женя.
— А как же! Когда-никогда вырвется, приедет навестить. Очень она ко мне привязанная. Просто даже удивительно!
Опять Женя ошиблась. Что ж, внешность обманчива, это давно известно.
— Дочери вообще больше к родителям привязаны, чем сыновья, — заметил Аркадий Аркадьевич.
— Ну, не скажите, — повернулся к нему Владимов. — Какая дочь, какой сын…
Он тщательно продул и прочистил свою трубочку, потом спрятал ее в карман.
— Какой сын, — повторил он, рассеянно глядя в окно.
5. Рассказ нового пассажира
— Да, мне пришлось-таки поездить за последнее время!
И в Сибири я был, и на Алтае, и в Белоруссии. Но самое удивительное — это то, что по натуре я человек оседлый, за всю жизнь редко когда из родного города выезжал. И вообще-то не любил я свой дом покидать, — бывало, на курорт поеду, неделю проживу, и такая меня тоска о доме возьмет — не только дни, часы считаю, когда домой вернусь.
Жили мы с женой и с сыном в маленьком уральском городке Миассе. У меня там свой дом был, садик. Жили мы очень как-то, я бы сказал, безбурно, тихо: по воскресеньям шли с сыном гулять в Ильменские горы, там места красоты необыкновенной, озера, словно стекло голубое, в лесах пятнистые олени, белки, зайцы, это же государственный заповедник, а сколько птиц, сколько рыбы в озерах!
Сын у меня был красивый, стройный, глаза синие, в сорок первом он заканчивал десятый класс.
Обычно в таком возрасте редко у кого призвание определяется, и туда тянет, и сюда, и в один институт, и в другой, и в третий.
А мой Володя еще с пятого класса решил поехать учиться в Литературный институт.
Помнится, он еще в четвертом классе учился, и как-то я у него случайно тетрадку обнаружил, вся от первой до последней страницы стихами исписана.
Конечно, я не писатель, мне трудно судить, какие это стихи были, но так, в общем, мне они понравились.
— Неужели сам сочиняешь? — спрашиваю.
Он покраснел, но ответил честно:
— Сам.
А потом, это он уже в шестой тогда перешел, объявили у них в школе конкурс на марш туристов, в их школе кружок туристов был, и мой Володя самый лучший марш написал.
Не помню сейчас все слова, только один припев:
Все в школе считали: Володя Владимов будет поэтом.
Надо вам сказать, что моя профессия далека от поэзии, я в райфинотделе работал, фининспектором, самая что ни есть прозаическая специальность.
Но сыну я не перечил. Раз у него способности к литературе, пусть идет по тому пути, который избрал. В конце концов, ему жить, ему и выбор делать по душе.
Война смешала все наши планы. Володя даже выпускного вечера не дождался. Только объявили войну, как он еще с двумя товарищами пошел в военкомат, попросил, чтобы их прямехонько отправили на фронт.
Мы с женой проводили его. Это было двадцать седьмого июня.
На вокзале черт те что творится, кто плачет, кто песни поет, кто под гармонь пляшет.
Жарко, душно, жене даже нехорошо стало, однако она держится, вида не подает, все на сына глядит, с него глаз не сводит, будто предчувствует, что больше с ним уже не придется увидеться.
А он улыбается, веселый такой.
— Скоро вернусь, — говорит, — победим фашистов — и сразу домой.
Волосы на солнце блестят, в глазах золотистые точечки.
— Мальчик мой, — говорит жена, — ты только береги себя.
А я стараюсь улыбаться:
— Счастливо, Володя, я твои тетради со стихами сохраню, пока ты не вернешься.
Смеется:
— Вернусь, новые напишу.
Молодости свойственно только в хорошее верить. Он, наверное, и в самом деле искренне верил, что вернется. Даже и в мыслях ни на минуту не мог предположить, что могло бы быть иначе.