Она бросила взгляд на свою кошелку.
— Любит он мои пышки, а уж наливка, особливо вишневая, — самая его любимая…
— Я тоже люблю вишневую наливку, — сказала Женя.
Она дивилась сама себе. Выходит, не погас, еще живет и греет ее постоянный, негасимый интерес к людям.
С искренней жадностью слушала она старуху, всматривалась в ее лицо, и чужая жизнь раскрывалась перед нею, нехитрая и простая, со своими горестями и радостями.
Задыхаясь, останавливаясь на каждом шагу, старуха рассказывала о внуке, о том, какой он умелый и ловкий, как хорошо учился в школе, и теперь, на заводе, лучший слесарь-наладчик.
И Жене захотелось увидеть ее внука, мысленно она уже представила его себе — светлоглазый, с длинными, пушистыми ресницами, румянец во всю щеку.
Любит бабкины пышки и вишневую наливку, но стесняется товарищей, говорит нарочно небрежно:
— По мне, лучше пива нет ничего…
А сам на пиво и глядеть не хочет, пьет через силу.
Женя невольно улыбнулась. Она и сама еще не понимала, что постепенно, очень медленно, начинает выздоравливать, отходить от своей беды, так внезапно и больно придавившей ее. Конечно, она никогда не забудет своего горя. Во всяком случае, не скоро позабудет о нем. Все останется при ней — и воспоминания, и горечь утраты, — все! Только одиночества не будет. Она не хочет быть одинокой и не будет, как бы ни сложилась жизнь дальше. Она не будет одинокой. Никогда не будет!
— Постойте, — сказала Женя, — вон там, на той стороне, справочное бюро.
И быстро перебежала на другую сторону.
— Это рядом, — сказала она, прибежав обратно. — Пройдем эту улицу — и за углом.
Старосадский переулок и вправду оказался поблизости.
— А вот и общежитие, — сказала Женя, подойдя к розовому двухэтажному особняку. — Вот надпись.
— Верно, — сказала старуха. — Он так и писал, дом у нас розовый…
Вынула из кармана письмо, шевеля губами, прочитала про себя адрес, обернулась к Жене, взяла ее руку в свои ладони.
— Спасибо тебе, дочка.
— Не за что, — ответила Женя.
Потом она шла по улицам, сворачивала в переулки, выходила к площади, спускалась к реке и вновь поднималась в гору.
И люди шли ей навстречу, чужие, занятые своими мыслями и делами, но, совсем как в детстве, все они казались ей знакомыми, словно уже не раз она встречалась с ними, то ли наяву, то ли во сне…
«РОЗА ВЕТРОВ»
1
Федор Кузьмич с досадой бросил телефонную трубку на рычаг.
— Вот, — сказал он, — полюбуйся…
Встал из-за стола, резко отодвинул стул и прошелся по комнате.
— Говоришь ему — чудак человек, не распыляйся, выбери что-то одно, наиболее близкое тебе…
— А он что? — спросил я.
— Что он? — Федор Кузьмич повернулся ко мне. — А ты что, его не знаешь? Смеется, говорит, все нравится, сам не поймет, что больше…
Он сел за стол и стал рисовать карандашом на чистом листе бумаги длинноухих зайцев.
Это была давняя его привычка. Бывало, зайдешь к нему в кабинет, увидишь на столе бумагу с зайцами и сразу поймешь: не иначе, был он чем-то взволнован…
— Самое плохое, — сказал Федор Кузьмич, тщательно вырисовывая очередного ушастика, — самое плохое — это то, что Сергей талантлив. Да, друг мой, как это ни звучит странно, даже парадоксально! Понимаешь, — пояснил он, подняв голову и глядя на меня синими, красивыми глазами, — кому много дано, с того, стало быть, больше и спросится. Я Сергея не принуждал — выбирай любое дело, лишь бы по душе было. Но разве его поймешь, что ему по душе?
Он пристукнул по столу кулаком.
— Жадность хороша, но в умеренных дозах. Хорошо, если человеку хочется овладеть как можно более разносторонними знаниями, я первый за это, но надо же иметь какую-то твердость, не распыляться, наметить себе единую цель и идти к ней…
Я невольно улыбнулся.
— Ты чего ухмыляешься? — недовольно спросил он.
— Я думаю, если бы у Сергея был отец… — начал я.
— Ну и что с того? — оборвал он меня. — Думаешь, если бы он был моим сыном, я бы к нему иначе относился?
— Как знать.
Федор Кузьмич покачал головой:
— Чудной ты, Гвоздь, как я на тебя погляжу. Ну и что с того, что Сергей мне не родной? Что с того, что ты, или Катя, или Егор не родные мне по крови? Разве в этом дело?
Заложив руки за голову, он откинулся на стуле.
— Помнится, были вы маленькими, я все думал: ладно, вот вырастете — и словно гора с плеч, сами за себя постоите, ан нет, выросли, стали бриться, а забот, кажется, еще больше…