Многие кричали со сна, вскакивали, порывались бежать куда-то, звали маму, плакали.
А она была все время рядом, садилась на край постели, проводила рукой по лбу, по голове, натягивала повыше одеяло, говорила какие-то тихие, успокаивающие слова…
Она решительно не умела никому ни в чем отказать. Сколько раз Федор Кузьмич упрекал ее за безволие и слабость, когда в дни получки она щедро раздавала деньги направо и налево, одалживая всем, кто ни попросит, — подавальщицам, няням, повару и даже дворнику Матвею, отличавшемуся неистребимым пристрастием к водке.
Став старше, мы научились играть на «струнах ее души», как говорил Егор Мальков.
Бывало, Егор или Сергей, завзятые киношники, бродят вокруг Надежды Поликарповны, молча вздыхая, и только поглядывают на нее страдальческими глазами.
— Что еще такое? — не выдержав, спросит она.
— Сегодня очень хорошая картина, — тихо, заученным грустным голосом говорит Сергей. — Говорят, просто замечательная…
— Так вы же были в кино три дня назад, — отвечает Надежда Поликарповна, заранее сдаваясь…
— Так то три дня назад, — вставляет Егор. — А сегодня совсем другая картина…
В конце концов она отправлялась к Федору Кузьмичу и долго, горячо доказывала ему, что детям нужны развлечения, что им и так непомерно много досталось и что она ручается — картина хорошая и полезная, да-да, очень даже полезная.
Сраженный ее доводами, а скорее просто настойчивостью, Федор Кузьмич устало махал рукой:
— Идите, что с вами поделаешь…
Я смотрю на ее немного скуластое, широкое, порядком уже постаревшее лицо и думаю о том, что, должно быть, новые обитатели «Розы ветров» хорошо изучили Надежду Поликарповну и, так же как мы когда-то научились, умеют играть на струнах ее души.
— Где Федор Кузьмич? — спрашиваю я.
— Не дождался тебя и пошел на Сухую балку.
— На Сухую балку? — удивляюсь я. — Что он там делает?
— То, что находит нужным, — отрезает Надежда Поликарповна.
Видно, до сих пор не может простить мне моей неточности.
Я наскоро обедаю и отправляюсь к Федору Кузьмичу на Сухую балку. Ведь я приехал специально для того, чтобы побывать на встрече друзей, через два дня мне уже надо уезжать обратно, а мы с ним еще по-настоящему и поговорить-то не успели.
Я иду улицей Чехова — окраинной улицей города — и выхожу к картофельному полю. За полем будет березовая роща, за рощей — Сухая балка.
Двое мальчиков идут позади меня — маленький и постарше.
— Курит, — говорит старший.
— Спичку бросил, — говорит маленький.
Я оборачиваюсь и спрашиваю:
— Кто вы такие, ребята?
Маленький прячется за спину старшего. Старший заливается румянцем так, что кажется, даже выгоревшие его волосы краснеют.
Однако он смело встречает мой взгляд.
— Мы из Ерусалимской слободы.
Это совсем другой конец города.
— Далеко забрались, — говорю я.
Ребята глядят на меня не спуская глаз. Маленький то выглянет из-за спины старшего, то спрячется.
— Ты что, играешь со мной? — спрашиваю его я.
Он снова прячется.
Я роюсь в карманах.
— Камушки любите?
— Какие камушки?
— А вот какие.
Я вынимаю из кармана два круглых, с неровными гранями осколка горного хрусталя, найденных мной нынешним летом на озере Байкал. Они сверкают на моей ладони, похожие на застывшие крупные дождевые капли.
— Хотите? — я протягиваю им хрусталики. Они глядят друг на друга. Думают. Потом старший протягивает загорелую руку:
— Хотим.
— Ты за себя говори. Может, товарищ твой не хочет?
Маленький, осмелев, подходит ко мне:
— А ну, дайте-ка…
— На, бери, — говорю я и, задержав его пальцы в своей ладони, спрашиваю: — Тебя как зовут?
— Кешкой.
— Его зовут Кешкой, — с готовностью подхватывает старший. — Это мой брат. А меня — Алексеем.
Он говорит спокойным, внушительным тоном взрослого. Так и сказал: «Алексеем», а не Лешей и не Алешей…
— Стало быть, мы с тобой тезки, — говорю я. — Меня тоже зовут Алексеем.
Теперь мы идем все вместе — я с Алексеем впереди, Кешка за нами. Вечер спускается над землей, и далеко на западе грохочет отдаленный раскат грома.
— Опять дождь будет, — говорю я.
— Опять? — усмехается Алексей. — Неужто вы давешний дождик за дождь считаете? Покапало чуть-чуть и перестало…
Он смотрит на запад, щуря глаза и прикладывая ладонь к бровям козырьком. Кажется, будто он подражает кому-то старшему.