— Кажется, все…
Тетя Даша уходит, и мы слышим, как она говорит кому-то на улице:
— А ну, граждане, давайте. Вход открытый…
— Катя, — говорю я, — хватит тебе на Сергея дуться. Посердилась — и довольно…
Катя не отвечает. Она глядит на дверь позади меня. Уже появились первые посетители. Это пассажиры с проходящего мимо парохода — трое юношей и две девушки в пестрых косынках. Они стоят на пороге, озираясь вокруг.
— Заходите, товарищи, — приглашает их Катя. — Вы что, с «Молокова»?
В нашем городе мы все привыкли узнавать пароходы по гудкам. У «Молокова» гудок пронзительный и долгий-долгий…
— С него, — отвечает за всех плечистый, загорелый до синевы парень, похожий на цыгана. Он улыбается, улыбка у него, как вспышка магния, озаряет все его смуглое, с ослепительными зубами лицо.
— Хорошо, — говорит Катя, мельком взглянув на часы. — Времени у нас час, начнем, пожалуй…
Она берет в руки палочку-указку, предусмотрительно положенную перед ней тетей Дашей.
— Вот этому колоколу, — равнодушным, видимо заученным, тоном начинает Катя, — около пятисот лет…
Она ударяет палочкой по крутым бокам колокола, и он издает глухой, долго не смолкающий звук, как бы жалуясь на то, что его потревожили.
— Когда по приказу Бориса Годунова был убит в Угличе царевич Димитрий, этот колокол первым возвестил жителям об убийстве наследника престола, — говорит Катя. — Тогда царь Борис велел его за это сбросить на землю. Вот отчего и появилась на нем эта трещина.
— До чего вредный царь был, — говорит загорелый парень и щурит свои цыганские глаза. — Одно слово — тиран.
— Да, Годунов тиранил народ, — не желая понимать иронии, спокойно соглашается Катя. — Колокол был подвергнут наказанию, его били кнутом, отрезали ухо и тем самым лишили его, как тогда считалось, чести.
— Действительно, одного уха недостает, — замечает девушка в синем платье. Она качает головой, и с головы ее слетает косынка. — Скажите пожалуйста, надо же додуматься, ухо обрезать!
Катя невольно улыбается и продолжает говорить дальше уже с заметным воодушевлением:
— Колокол был сослан на вечное поселение в Тобольск. Сосланные вместе с ним угличане тянули его за собой на веревках, многие не выдержали, умерли дорогой, а те, что выжили, добрались вместе с колоколом до Тобольска. Тамошний воевода написал: «Первый ссыльный — неодушевленный».
— Так и написал? — переспрашивает девушка в синем платье.
— Так и написал, — отвечает Катя.
Она ходит по залу, продолжая рассказывать, останавливается возле выцветшего от времени поясного портрета мальчика. Строго, в упор глядят тщательно выписанные живописцем большие глаза с тяжелыми веками, вокруг кудрявой головы — венчик. Руки в расписных рукавах нарядного кафтана сложены на груди, пальцы блестят сапфирами и жемчугами.
— Царевич Димитрий, — поясняет Катя. — Убит по приказанию Годунова.
— Это я у Пушкина читал, в «Борисе Годунове», — замечает парень, похожий на цыгана. — Интересно очень все описано! И про царевича тоже. Только там про него сказано, что он рыжий и, потом, уже не маленький, лет, должно быть, двадцати с чем-то.
— Так это ж не тот царевич! — возражает юноша в белой майке. — Это ж самозванец. Неужели не помнишь, Игорь?
— Верно. Я и забыл. — Игорь обращается к Кате: — Вы бы нам еще что-нибудь рассказали…
— Что же вам еще рассказать? Вон видите, кресло царицы…
— А ну ее в болото, эту самую царицу, — вдруг говорит Игорь.
От неожиданности Катя роняет свою палочку-указку.
— Почему, — заикаясь спрашивает она, — почему вы так выражаетесь?
— И как только не совестно, — вмешивается подоспевшая тетя Даша. — Находитесь в музее, в общественном месте, и вести себя не умеете, царицу покойную поносите, можно сказать, на чем свет стоит.
— А она что, вам родственница? — Он дерзко смеется ей в лицо. — Или вы с этой царицей работали вместе?
— Бессовестный, — строго обрывает его тетя Даша. Катя же молчит, сдвинув брови, покусывая губы.
— Вы на меня, пожалуйста, не обижайтесь, — Игорь смотрит на Катю. — Я ведь у вас тут, в музее, второй раз. Что тогда, что теперь — одно и то же вы рассказываете. И слова одни…
— А что, по-вашему, я должна каждый раз по-другому говорить? — Она свысока смотрит на него. — Ведь это история! Факты! Куда от них денешься?