— Да знаю я, — он пренебрежительно машет рукой. — История. Но сколько можно об одном и том же талдычить? Царица, царевич, колокол без уха… Самой-то не надоело?
— Вам, наверное, на пароход пора, — с ледяной вежливостью замечает Катя.
— Успею… Только вот что я вам скажу. Все это, конечно, интересно, я, можно сказать, про безухий колокол долго помнить буду. Ну, а еще что?
— Чего ты еще хочешь? — спрашивает его парень в белой майке.
Он улыбается:
— Чего? Да многого! Хочу, к примеру, знать, что за люди здесь живут, какие в городе фабрики, и про ГЭС, что на берегу стоит, — давно ли построена?
— Вы правы, — сухо говорит Катя. — Это наша вина, работников музея. У нас есть отдел, посвященный современности, только он уже два года ремонтируется.
— А сами вы на что? — И он оборачивается к своим товарищам. — Два года — что с того? Долго ли все, что следует, изучить, какие-нибудь там картинки повесить… Не так уж трудно, была бы охота.
— Это вам только кажется, — через силу отвечает Катя. Игорь молча смотрит на нее. Может быть, жалеет о своих словах?
— Ладно! — Он протягивает ей широкую, смуглую ладонь. — Не сердитесь. Я человек прямой, что на душе, то на языке.
И первым выходит из зала.
За ним, явно смущенные, выходят его товарищи.
Басовитый гудок разрезает утреннюю тишину. Это пароход «Молоков» созывает своих пассажиров. И снова в зале воцаряется гулкая, устойчивая тишина.
— Он прав, — утверждает Катя с горечью, — конечно же прав.
— Нет, почему же, — вежливо возражаю я.
— Скучно у нас в музее, — тоскливо говорит Катя. — До того скучно!..
Мы уютно пристроились в дальнем углу зала, на скамейке. Над нами вдоль стены висят расшитые крупным бисером боярские кафтаны, от которых пахнет сыростью. Зал пуст — на пристани ни одного парохода, стало быть, нет и пассажиров. А местные жители редко заглядывают в музей.
— Каждый день одно и то же, — признается Катя. — Колокол без уха, царевич Димитрий, вдова Ивана Грозного, — ну сколько, в самом деле, можно говорить об одном и том же? Я тебе завидую, Гвоздь, ты выбрал себе дело по душе, и ничего другого не надо, а я…
Вот уж никогда не думал увидеть Катю такой вот усталой, разочарованной, тоскующей по настоящему, любимому делу.
И я говорю беспощадно:
— От тебя зависит.
— От меня? — удивленно спрашивает она.
— Конечно, от тебя. Любая работа может стать интересной, если что-то искать, находить, если самостоятельно мыслить.
Говорю и чувствую, что краснею. Словно повторяю какие-то хрестоматийные, давным-давно приевшиеся прописи. Однако она относится к моим словам серьезно.
— Я сама об этом часто думала. Но вот, например, отдел современности. Два года его ремонтируют, со дня на день обещают открыть, кое-какие средства отпустили, а воз и ныне там… — Она безнадежно машет рукой. — В горисполкоме считают, что такой отдел нам очень дорого обойдется, а одна я все это дело, сам понимаешь, не осилю…
Опустив голову, она внимательно разглядывает свои ладони.
Чтобы переменить тему, я спрашиваю:
— Все-таки скажи мне, чего ты сердишься на Сергея?
— Я не сержусь, — тихо отвечает Катя.
— А что же?
— Да ничего, все в порядке. — И оборачивается ко мне: — Я тебе все скажу, Гвоздь. Именно тебе, ты ведь все равно уедешь, и потом, я знаю, ему не скажешь.
— Не скажу, — говорю я.
— Я не хочу, чтобы он вообще уезжал отсюда. Очень не хочу.
— А он знает о том, что ты не хочешь?
— Догадывается, только я все равно не показываю вида. Я одно ему толкую: тебе надо идти в университет, на исторический, — ты же знаешь, что он выдержал, а я не прошла по конкурсу, не хватило двух очков. Ну так вот, я и говорю, это единственно верный для тебя путь. А в Суриковский тебе не стоит подавать, это у тебя очередной бзик…
— А он что?
— Он говорит: хочешь, я вообще никуда не поеду, только слово скажи. Но мне от него никаких жертв не надо!
В голосе ее звенят слезы. Она отворачивается от меня. Я молча пожимаю плечами.
И кто их только разберет, этих влюбленных? Один без другого жить не может, и в то же время каждый старается другому что-то наперекор сделать.
Катя быстро вытирает глаза.
— Только смотри, Сергею ни слова!
— Да ладно уж, — отвечаю я.
К нам подлетает тетя Даша.
— Катерина Петровна, беда-то какая, в угловом шкафу моль вот такую дырку на царской ферязи выела…
— Пусть ест, — мрачно отвечает Катя.