Солнце сияло сквозь облака, а Тимоти работал, пропалывая садик при кухонном дворе. Садик был маленьким, ни в коей мере не способным обеспечивать всех людей, которых каждый день кормили в замке. Большую часть еды приводили на повозках. Вместо еды повар растил в этом садике травы и специи, и разную мелочь, которую следовало употреблять свежей. Тимоти часто давали задачу удостовериться, что садик был прополот как надо, но собирал растения повар только сам, когда ему что-нибудь было нужно.
Большинство других мальчишек, живших в Замке Ланкастер и поблизости, не любили полоть, но Тимоти никогда не был против этой работы. Он потерял мать ещё в младенческом возрасте, и у него было мало друзей среди живших поблизости детей, поэтому у него часто было слишком много свободного времени, даже учитывая выдаваемые ему задания. Садик был полон растений, и грязи, не говоря уже о самых разных насекомых и маленьких тварях, вроде лягушек. Лягушки ему весьма нравились. Поскольку спешки никакой не было, повар никогда не жаловался, если прополка занимала несколько часов, лишь бы он не повредил растения. Так что он полол, и болтал с лягушками, полол ещё, а потом отвлекался на сверчка. Маленьких мальчиков легко отвлечь, и Тимоти не был исключением.
Когда его накрыла тень, он посмотрел вверх — над ним стоял Отец Тоннсдэйл, улыбаясь ему:
— Вот ты где! Я повсюду тебя ищу, Тимми!
— Я всё это время был прямо здесь, Отец! Повару нравится, когда я пропалываю, и он не против, если это занимает много времени, — одарил он Отца Тоннсдэйла своей лучшей улыбкой.
Старый священник взъерошил ему волосы, улыбаясь:
— Всё в порядке, мальчик, мне просто нужно, чтобы ты сбегал для меня в город кое за чем.
— Конечно, Отец, тут я могу и потом закончить, — ответил Тимоти, отряхиваясь.
Отец Тоннсдэйл описал ему дорогу к дому в городе, где был необходимый ему предмет. Он сказал Тимоти, что этот предмет будет маленьким, но тяжёлым, возможно — в банках. Ему надо было взять его сразу же, и принести обратно в часовню.
— А что внутри? — с любопытством спросил Тимоти.
Старик заговорщицки подмигнул ему:
— Это секрет, сюрприз для Мордэкая, когда он поправится. Что-то вроде фамильной ценности, он будет рад её получить. Просто помни: не говори никому, пока не принесёшь её мне. Мы завтра скажем ему вместе, если тебе так лучше.
Тимоти обрадованно пустился бегом, полный бескрайней юношеской энергии. Мордэкай ему нравился, и он беспокоился, что тот может не поправиться от своего падения. Поручение, которое могло чем-то помочь, подняло ему настроение.
Утром после охоты Дэвон провёл в ожидании снаружи покоев Герцога. Его вызвали на рассвете, и хотя он явился в течение двадцати минут, с тех пор он прождал уже почти час. Заставлять его ждать так долго было знаком недовольства со стороны доброго Герцога, и Дэвон это знал.
Какой-то человек сунул голову в помещение:
— Сейчас Герцог вас примет.
Дэвон сделал глубокий вдох, и последовал за ним — он был уверен, что будет неприятно. Внутри комнаты за маленьким столом сидел Герцог, только что закончивший завтракать. Других стульев не было, хотя Дэвон был уверен, что всего лишь несколько дней тому назад видел здесь несколько штук. Ещё один тонкий намёк — его заставили остаться стоять.
— Вы звали меня, ваша светлость? — сказал он, поскольку Джеймс Ланкастер, похоже, не был расположен начать разговор.
— Я хотел поговорить с тобой насчёт вчерашних событий, — прямо заявил Джеймс, не будучи из тех людей, кто ходит вокруг да около после начала разговора, и вид он имел напряжённый. Дэвон заметил, что в покоях было два вооружённых охранника, что было близко к прямому оскорблению. Ведь Герцог же не планировал арестовывать его?
— А, я этого ожидал, ваша светлость. Молодой Дориан выглядел весьма расстроенным, когда мы виделись последний раз, — сказал он, сильно приуменьшая, но Дэвон не собирался навязывать Герцогу свои слова.
— Если под «расстроенным» ты подразумеваешь «ворвался сюда и потребовал твоего немедленного ареста, суда и казни», то — да, он был весьма возмущён, — сказал Герцог, и выражение его лица почти не оставляло сомнений относительно того, что он думал об этом деле.
— Я и не осознавал, что он обвинял меня всерьёз. Я думал, что он может остыть, когда услышит мои объяснения, — сказал Дэвон. Сам он ничего такого не думал, но никто не поймает его на высказывании даже намёка на то, что он был в чём-то виноват. Из своего долгого опыта он знал, что как только гончие почуют запах крови, только кровь их и удовлетворит.