— Из его рассказа следует, что он почти срубил тебе голову, прежде чем ты сделал что-то, чтобы помочь Мордэкаю. Что с ним было сделано прежде, и как именно ты ему помог — неясно. Едва ли это похоже на человека, который может быть готов забыть и простить, — произнёс Герцог, не отводя взгляда от глаз Дэвона.
— Ваша светлость, честное слово, я никакого отношения к этому несчастному случаю не имел, и я затруднялся придумать, как ему помочь, когда я до него доехал. Он врезался в дерево, и не дышал. Дориан безосновательно предположил, что я был тому виной. Не принимай я во внимание его горячую кровь, я бы вызвал его на поединок за такое оскорбление, — сказал он, изображая праведное негодование.
— То было бы глупо с твоей стороны, он бы выпустил тебе кишки в течение минуты, — сказал Герцог, и немного помолчал. — Если ты никак не спровоцировал несчастный случай, то что же ты сделал, чтобы спасти его жизнь?
— Если ваша светлость позволит мне быть откровенным, мне стыдно признать, что молодой Дориан привёл меня в такое состояние, что я и не знал, что делать. Он выглядел готовым срубить мне голову, и я находился в очень невыгодном положении. Так что я притворился, что я мог каким-то образом заставить его снова дышать. Вообще, то была милость богов, когда Мордэкай начал поправляться, иначе меня наверняка тут не было бы, — сказал Дэвон, изображая смущение.
— Как удобно, что никто не видел само падение. Мои люди также докладывают, что нет никаких следов того, конь был ранен до того, как сбросил его с себя. Дориан утверждает, что ты являешься своего рода чародеем, — сказал Джеймс, не давая ему спуску.
— Будь это так, я бы не прибегал к столь грубым мерам, но отвечая на ваш вопрос — нет, я не чародей. Насколько я знаю, не осталось ни одного волшебника, чья сила заслуживает упоминания, — выдал Дэвон полуправду так же легко, как рыба — дышит водой, и улыбнулся про себя.
— Тогда похоже, что никаких доказательств преступления нет, — вздохнул Герцог, будто разочаровываясь. — Однако до моих ушей дошли и другие вещи. Вещи, которые заставили меня задуматься о твоей личности, Лорд Дэвон.
— Я буду рад ответить на ваши вопросы, ваша светлость. Трудно защищаться, когда выдвинувшие обвинения люди отсутствуют или неизвестны, — ответил Дэвон.
Тут Герцог встал, и Дэвон заметил, что тот носит меч — очень необычно, в собственных-то покоях. Герцог явно был готов к ситуации, в которой Дэвон мог себя инкриминировать.
— Мне сказали, что ты приставал к одной из моих работниц, грубо навязавшись ей, — произнёс Джеймс, сверкнув глазами.
Мысли Дэвона понеслись вскачь. Что он знал? Что ему сказали, кто сказал? Это преступление грозило ему в худшем случае штрафом, и, возможно, вынужденным отъездом — общественное положение защищало его и от худшей участи.
— Кто это сказал, ваша светлость? Нечестно обвинять меня на основе того, что мне представляется безосновательными слухами, — сказал он с ничего не выражающей миной.
— Безосновательные слухи? — засмеялся Джеймс, но то был тёмный смех. — Думаешь, я выдвинул это, полагаясь лишь на безосновательные сплетни? Есть три прямых свидетеля твоих действий. Сын Трэмонта или нет, вес твоего слова недостаточен для того, чтобы отрицать их всех сразу, — сказал он. У Джеймса Ланкастера вообще-то не было трёх свидетелей, но Дориан дал слово, что если Мордэкай проснётся, то их будет три, если дело выйдет на свет.
— Я даже не уверен, кто эта юная леди, с которой я предположительно заигрывал, — ответил Дэвон.
Лицо Герцога покраснело, челюсть сжалась, он пошёл на Дэвона будто с намерением обнажить меч, но остановился, когда его лицо было в дюйма от лица молодого лорда.
— Не испытывай моё терпение, Трэмонт! Длины рук твоего отца не хватит, чтобы защитить тебя здесь, если я выйду из себя. Если ты хотя бы притронешься к ещё какой-то из моих горничных, то тебя ждёт не ничтожный штраф — я вздёрну твою лживую голову на виселице, и плевать мне на войну! — выплюнул он слова так, будто жевал гвозди.
Дэвон попятился, потеряв уверенность перед лицом гнева Герцога, но не мог сдаться:
— Вам следовало бы вспомнить принципы вежливости, пока я под вашей крышей! Если хотите открыто обвинить меня, то так и делайте, в противном случае вы обесцениваете свою честь.
Джеймс побагровел, и подался вперёд: