И он лицемерно возвёл очи к небу и козлиным голоском гундяво пропел:
— Да смилуется господь над душою его грешной!
— Ха-ха-ха! — рассмеялся разжалованный силач, — Интересно у вас получается, у святош окаянных: сами вопите, что, мол, не убий — а безвинных людей на смерть посылаете! Тоже мне, христиане! Да вы так же далеки от Христа, как осиновый кол — от креста! Тьфу на вас, мрази! Да провалитесь вы в свой ад!
И он плюнул весьма далеко и попал удачно Карлу прямо в рожу.
А пока тот возмущался и от харчка рукавом оттирался, Дундур обратился к Валдемару, восседавшему на троне с преважной харей:
— Не ты ли, подлый король, возвёл меня сам в герцогское достоинство? Не ты ли пел мне дифирамбы за то, что я врагов твоих разогнал? Почему же ты тогда не повелел меня арестовать, а?
Не сразу ответил король. Скривился он горделиво и всё своё презрение к говорившему подсудимому во взгляде своём сконцентрировал.
А потом сквозь зубы молвил:
— Ты дурак, Слепень! Дурак просто безмозглый! Что ты, деревенщина неотесанная, в политике высокой понимаешь! Ты ведь ранее силён был невероятно, и нам надо было под дурь твою подлаживаться, поскольку любая сила и власть от бога лишь происходят. Ну а теперь ты ослаб, и нам не нужно больше притворяться, поскольку любая слабость идёт от дьявола. Ты более нам не опасен, вот и ступай теперь к дьяволу или к чёрту — скатертью, как говорится, дорога!
И он захохотал издевательски, унижением врага искренно наслаждаясь.
— Ну а ты, Марианна, — обратился тогда узник к невесте своей несостоявшейся, — неужели и ты мне врала, когда в вечной любви ко мне признавалася?
— Фу-у! — фыркнула принцесса, поджав губки, — Ничуть я тебя и не любила, тупой ты дебил! Ну, ничуточки даже! Где это ты видал, чтобы принцессы в простолюдинов влюблялись?! Я ведь умна, и пред силой твоей временно преклонялась. Или ты не слыхал никогда про женское коварство?
Тут уже расхохотались все: и Валдемар, и Марианна, и стая кардиналов, и даже вся королевская стража. А у преданного подло Дундура горечь по душе разлилась, а также тёмная едкая печаль.
— Будьте вы прокляты, сиятельные мерзавцы! — покачав головою, негромко он сказал, и его тихие слова почему-то услыхала вся компания.
Хохот сразу прекратился, словно каждый из злодеев им подавился.
А король Вальдемар глаза от гнева выпучил и по-бабьи взвизгнул:
— Бейте его, стража! Бейте сего наглеца! Ату его! Фас!..
Налетели тут на Дундура стражники, и до тех пор они его там избивали, пока тот не потерял, наконец, сознания.
Избитый до полусмерти, истерзанный весь, окровавленный очнулся бессильный силач через время долгое в своём каземате, и от боли ужасной даже он застонал. А потом с силами кое-какими узник наш всё ж собрался и принялся о пережитом размышлять. «Вот, значит, какие нравы у этой знати! — с горечью душевной он констатировал, — Так-то они за добро моё мне отплатили!.. А и поделом, — подумал он про себя твёрдо, — нечего из грязи в князи-то лезть: ещё в большей грязи лишь окажешься!.. Эх, дурак я, дурак — свою волюшку вольную на пустое фанфаронство я променял! И бабушку эту хотел ещё ударить! Вот же воистину баран! Ну и пусть тебя сжигают — за глупость твою это наказание!..»
А потом ещё немножко он порассуждал, и сделалось ему несовершённого собою жалко. «А ведь бабка та мне сказывала, — вздохнул он с сожалением, — что родился я для великих дел. Я с самой Марой должен был сразиться!.. Эх, вернулась бы ко мне моя сила — уж я бы тогда по-другому поступил! А так… нету земле нашей более защитника!..»
И только лишь он в душе своей этак посетовал, как вдруг чует — точно огонёк у него внутри загорелся! Где-то возле самого сердца. Всё больше, значит, и больше, сильнее и сильнее, жарче и жарче…
И понял он вдруг радостно, что это мощь его былая к нему возвращается. Вся его сила утерянная, вся его могучая стать!..
Не прошло даже и часу, как исцелился наш герой окончательно. Затянулись на теле его, ранее бренном, ссадины и раны, исчезли бесследно кровоподтёки и синяки, и даже рёбра поломанные стали опять стальными.
«Ладно, — подумал богатырь реабилитированный, — посижу здесь до утра, поприсутствую на своём стал быть сжигании, а уж там как судьба моя распорядится, да как Бог даст…»
Каждое утро ему выдавали воды холодной кувшинок да хлеба чёрствого кусок, а в этот день не принесли ничего. Видимо, из жадности, чтобы не пропало их добро в пламени костра. А где-то ближе к полудню заваливает в тёмный подвал ватага местных охранников, которая, ругаясь, надевает заключённому на голову чёрный мешок. Потом волокут они приговорённого к казни экс-герцога во двор тюремный, сажают его в клетку на тряскую телегу, и везут затем на градскую площадь, где всё к сожжению уже было приготовлено.