И очень часто так оно, к сожалению, и случается.
А поскольку всё здесь пропитано мрачным духом богини Мары, то и народ в Марземляндии отравления им не избежал. Не кучно и дружно живёт здешний люд, а порознь, отдельными хуторами. Сила злой Мары их друг от дружки отталкивает и не позволяет меж собою им договариваться.
Да только не вечно правление богини Смерти! Не за горами уже, поговаривают, и Вселенский новый рассвет! Опять на земле этой властвовать будет Лайма. Передаст ей тогда сестрица уставшая вожжи земного правления, и переименуется Марземляндия сызнова в Лаймоземию!
…А сейчас вернёмся опять к Янке да Марте, которые нежданно-негаданно получили подарок бесценный от самой богини Счастья: долгожданного маленького сынка. Первым делом Марта козу побежала доить и напоила дитятю чудесного жирным молочком козочки Велты. Потом бросилась она в клеть: дай, думает, поскребу по сусекам, авось да мучицы чуток добуду для выпечки хлебушка. Приходит, смотрит — вай, боженьки! — полон ларь их большой аж доверху мукою! Живо замесила она тесто, пироги печь готовится, да радуется. «Спасибо тебе, милая Лайма! — мысленно богиню Добра она славит, — Век тебе буду я благодарна!»
А в это время и Янка с озера возвращается да тащит оттуда рыбы полную тачку. А рыбёшка-то не мелюзга какая-нибудь: тут тебе и лещи широкие, и плотва отборная, и увесистые щуки, а ещё судачищи колючие да окунищи пузатые.
— Гляди-ка, жена, — не может сдержать рыбак ликования, — каков уловец у меня знатный! Не иначе это сама Лайма в сеть их нагнала!
И пошли с тех пор дела у них в гору.
Янка на озере день-деньской пропадает, рыбку лавливает да продаёт её в городе, а Марта сынка Дундура пестует да поднимает его на ноги. Янка даже пить на радостях бросил, а то раньше хмельной этой отравой аж до самых бровей он наливался.
О том же, каким образом сынишка им достался, они никому вообще не сказывали, даже родным и друзьям. И то — кто же поверит в такие бредни про колодку их дубовую, ставшую вдруг младенцем, или про нищенкой представшую богиню Счастья, или про душу оконного слепня, в человеческом теле вдруг оказавшуюся? Они и сами порой в сиё диво почти не верили, а про чужих-то и говорить было нечего — полная ведь это ахинея!
Придумали они для прочих такую историю, что выкупили, дескать, этого мальчонку у горемыки некоего из дальних краёв. Тот, мол, концы не сводил с концами и порешил лишний один рот продать, поскольку ребят у него народилась аж целая прорва, и прокормить всех он просто не мог.
Такая торговля случалась тогда нередко, и все родичи и соседи сей версии враз поверили.
Так минул год, другой, третий, пятый…
Родители на Дундика своего глядят и не могут нарадоваться. До того сильным и здоровым рос он парнем, что даже папа Янис, силач в общем-то немалый, и тот диву ажно давался. В три года косил Дундур сено маленькою косою, невеликим топориком колол дрова на низенькой колодке, а ещё воду таскал аж по два ведра в вытянутых в сторону ручонках…
А как-то раз, когда стукнуло ему шесть лет, пас сын Лаймы овец возле дремучего леса. Там Янка арендовал земельки себе для пастбища, поскольку обзавёлся он не только коровок парой, но ещё и овечек вдобавок малой отарой.
И вот пригоняет кроха-сынок отару ту до дому; папаня смотрит — а у него на плечах волчара лежит огромный. Мёртвый, само собою, не живой…
Всполошился отец, вдарился в расспросы: откуда, дескать, Дундуриньш, этот волк? А мальчуган в ответ смеётся: напала, говорит, волчья стая на их отару, а он, не будь дурак, дубину-то хвать, да вожака ею и укокошил. Ну а остальные волки, то видя, наутёк бросились. Их ещё счастье, зубоскалит малыш отважный — не то бы всех перебил бы я без всякого остатка!
Но кроме силы великой и смелости невероятной вот ещё чем сын Лаймы окружающих удивлял: ни разу в жизни он не плакал. Да-да — вообще ни разу!
Даже когда он был серьёзен или почти что грустен, то и тогда глаза у него слегонца этак прищуривались, а на губах поигрывала улыбочка едва заметная. А зато когда он пел или балагурил — а происходило это с ним очень часто, — то скуке да печали вмиг приходил каюк, и у бедняков, от горя понурившихся, искорки радости в сердцах зажигалися.
А ещё любил Дундур, чтобы правда везде была да лад.
Вот как-то однажды большие ребята возле озера в клюк играли. Дундик же — а было ему тогда годков восемь, — с рыбалки как раз возвращался. Естественно, на игру глянуть он завернул, как же иначе: всякие этакие забавы ему очень даже нравились. И видит тут он, как один из парней, по имени Гатис, который сынком богача Мартиньша являлся, затеял спор с хромым Карлисом, сыном батрака Дауманта. Было этому Гатису лет шестнадцать, и он силой своей и нахальством из прочей компании явно выделялся. Короче, считался он у них лидером как бы неформальным. А тут, значит, конфликт у них вспыхнул в горячке игры из-за того что Гатис, кидая биту, на линию ногой наступил.