Мы тоже, как вы, жили дружно, одной семьей, — криво усмехнулся он. — В седьмом классе подрался я с дружком, тот и кричит: «Да ты, Алик, нерусский — я сам видел твои документы». Я ему не поверил сперва, а потом узнал — и вправду не Константинович, а Кошибаевич. Паспорт получать, думал-думал: ну, кто я!
Поставил в графе прочерк. Мне и написали — «русский».
С умыслом все это рассказывал Алик, хитрил, поглядывая на «куколку», пытался навести разговор на внутренние их раздоры.
— Мне б твои проблемы, — вздохнула Татьяна. — Чепуха все это… Все люди братья — произошли от обезьян. Все устроится, и будет Анка твоя. Она у нас одна без пары — мутит воду…
— Не такая уж и чепуха, — скрипнул зубами Алик, — я пятый пункт тонко чувствую, не то, что вы — с виду чистые русские, а в душе — кызылбаши!
— Это что такое? — спросила Татьяна.
— Казахи да киргизы так строителей коммунизма называют — дескать, без роду, без племени. Меня всю жизнь за мою рожу да за паспорт под такого подгоняют… Малик-то твой — все молчит при ваших базарах про древнерусские дела, а черные глазенки ой как недобро поблескивают. Будут у вас еще разборки.
— Он резко мотнул головой и спросил вдруг: — Стрельбой занималась?
— Кто, Анка? — кукольные глаза в пушистых ресницах метнулись по стене, по потолку и вернулись к Алику в своей прежней ясности, с холодной запрятанной насмешкой.
— Соблазнить тебя вместо Анки, Алимбек-кызылбаши, или не надо? — притворно зевнула она, игриво потягиваясь.
— Спросила бы сначала, захохочу ли с тобой? — усмехнулся Алик. — Шибко не люблю, когда за меня решают и это.
— Да?! — откровенно кокетничая, придвинулась к нему Татьяна, коснулась его плеча грудью, не мигая посмотрела в глаза. — Неужели? А я всегда думала, что это мы, женщины, за вас все решаем…
Что-то предательски дрогнуло в душе — дурное желание, глупая надежда. И эта растерянность отразилась в его звериных глазах: светло-коричневых, почти желтых.
— Запросто! — оттолкнулась от Алика женщина, заметив слабину. — Только не хочется… Да и спать пора! — Она вдруг рассмеялась, встала и шагнула за дверь.
Утром постучали. Алик поднялся и сел в постели. В голове чуть-чуть шумело от выпитого вчера и слегка подташнивало.
— Заходи! — кашлянул он, морщась от сухости во рту.
Вошел Сергей. Длинные волосы и борода его были аккуратно расчесаны.
— Алик, спустись, пожалуйста, в зал к завтраку. Это очень важно, по крайней мере, для меня.
За столом сидели все, даже Борька с Глебкой, и как-то странно улыбались.
Алексей тараторил без умолку — веселил народ. — …А как еще баб воспитывать? Намочить лозы с осени, спустить штаны или задрать юбку, и по голому заду: мол, люблю тебя, милая, потому и деру, чтоб лучше стала… Мне, может, каждый вечер выпить хочется, а потом Свет Ванну, — потянулся к жене. — Свету сам воспитал, ванну сам сделал, — каламбурил напропалую Алексей.
Сергей поднялся:
— Я был не прав. Ты, Таня, прости меня. Больше такого повторится не может: мне очень стыдно.
— Квиты! — хохотал Алексей. — Чуть не пристрелила баба мужика. Фая, ты мужнины штаны проверяла? Сыры не были?
Сергей жалко улыбнулся.
— Я был не прав. Но и сейчас скажу: если в нашу жизнь войдет спиртное — это конец. Лучше сразу разбежаться, чем ждать развала… — И к Алику: — Ты человек новый, у тебя свои привычки… Мы всегда, конечно, рады видеть тебя, но постарайся не приносить спиртного.
Ведь прекрасно жили до вчерашнего дня. Разобраться — всему виной алкоголь и только он… — начал было с прежним азартом заводиться Сергей и умолк, будто натолкнулся на преграду. — Ты прощаешь меня, Таня?
Она непринужденно кивнула, рассмеялась:
— В следующий раз распустишь руки — не промахнусь!
— Договорились!
— Целоваться! — хохоча, закричал Алексей. За столом смеялись, стучали ложками, ладонями, кулаками:
— Це-ло-ва-ть-ся!
И даже муж ее, Малик, что-то возбужденно говорил, улыбался, но черные глаза порой попыхивали холодом и настороженностью. «Что-то держит на уме, — подумал, наблюдая, Алик. — Давно, наверное, камушек за пазухой припас».