Распахнулась дверь, в лицо пахнуло сыростью, прелой одеждой и мышами.
Возле печки, как живая, сидела кошка, уткнув мордочку в подушечки передних лап. Местами труп погрызли мыши. Алик взял ее за шерстку на загривке, вынес на открытое места и положил на камень: грех в лесу закапывать мясо — для кого-то и эта тухлятина — жизнь.
Чувствуя вину перед брошеной кошкой, Алик бормотал, оправдываясь:
— Мышей полно, вода рядом… Больше кошек брать не буду! — решил. — Приучу горностая.
Он натаскал дров, выбросил на солнце сырые вещи. Задымила выстывшая печь, взялась пламенем, загудела. Алик поставил на огонь чайник. Осмотрелся. Похоже, что сюда никто не заходил. Виктор знал, где ключ, если он и был здесь, то не оставил следов. Алик налил в кружку водки и выпил, радуясь тому, что все цело, не желая думать о том, чем может обернуться его возвращение.
Из продуктов была еще мука, попорченная мышами, ее можно просеять.
Оставалась треть мешка вермишели, несколько килограммов гороха, пшена. Была соль. С теми продуктами, что он привез, можно было продержаться безвыездно полгода. Вот только разжиться бы керосином для лампы. Можно и к свинарю сходить: пятнадцать километров — не расстояние. Хороший повод для знакомства с соседом.
Стемнело. Горела и горела печь при распахнутой двери избушки. Сохло жилье.
Высыпали звезды, то и дело чиркая по небу. Алик лежал с открытыми глазами и не загадывал желаний — их не было.
Через день он отправился левым берегом вниз. Прошел пустующую чабанскую зимовку, покурил на щербатом порубленном пороге, зашагал дальше. Ельники кончились. Впереди расстилались желтые поля с пожухлой травой, зеленые пятна кустарника на лысых склонах гор. Лишь вдоль реки, по кромке берега, тянулись густые заросли ивняка. То и дело выскакивали из-под камней зайцы, с фурканьем взлетали стайки куропаток. День был солнечный и по-осеннему нежаркий.
Вдали показалась свиноферма: аккуратный рубленый домик, какие в этих местах не строят, загон из жердей, длинный сарай из плах, все под шифером.
Вместо веранды над крыльцом был большой навес, под ним стоял стол и два кресла, которые показались Алику знакомыми. Возле дома трепалось на ветру стираное белье. На порог вышла женщина в синей кофте. Голова ее была небрежно обвязана платком на казахский манер. Она заметила шагающего сверху человека, взглянула из-под ладони против солнца. И снова что-то удивительно знакомое показалось ему в этом жесте. И хоть смотрела она против солнца, но первой узнала гостя.
— Алик?! — вскрикнула, улыбаясь.
— Света? — удивился чикиндист. — Ты как здесь? — ляпнул невпопад.
Женщина тихо рассмеялась:
— Тебя не узнать — подстригся, помолодел. Ну, заходи в дом!
Из сарая выглянул Алексей, прислонил к забору лопату, сбросил брезентовые рукавицы.
— Я уж думал, ты совсем покинул наши места?
— Так это вы и есть свинари-арендаторы? — присел на знакомое кресло Алик, оправившись от удивления.
— Мы и есть! Семейный подряд, ферма… Как хочешь, так и называй.
— А что же колония?
— Он еще спрашивает! — хлопнул себя ладонью по ляжке Алексей и обернулся к жене. — С твоей легкой руки все и разбежались. Давно уже… Витька, правда, если не ушел напрямик, через ледники, в город или через перевал, на Иссык-Куль, то где-то там шляется. Ну, заходи. Чего мы здесь? Попьем чайку, поговорим. Есть что вспомнить!
Дом был разделен на две части кирпичной стенкой дымоходов от печи. В комнате на полу были постелены те же паласы, а стены, как в Башне, обиты прессованным картоном, при входе в дом и между комнатами были навешаны те же самые двери с пластиковым покрытием. Кажется, сюда был перенесен даже запах колонии. Но было и новшество: в углу висели новенькие, блистающие лаком, образа.
Под столом в полиэтиленовой упаковке стоял все тот же магнитофон, только вместо электрических лампочек висели две керосиновые лампы.
— Электростанцию еще не сделал? — спросил Алик.
— Нельзя! — нахмурился Алексей. — Нагрянут с проверкой бюрократы, потребуют документы на «чабанку» или на «генератор», а где теперь эти бумаги взять? Вяжутся, сволочи, ко всякому пустяку, взятки вымогают. Патриархальный и продажный Восток, что с него взять…
Что-то мужицкое появилось в Алексее. Там, в колонии, он походил на горожанина-туриста, здесь опростел. Но говорил по-прежнему много, перебивая, не давая слово сказать гостю:
— Аренда, конечно, не идеал: разве можно на земле быть временщиком? Но сколько ждать? Отцы всю жизнь прождали права на землю, и мы почти до сорока лет. Я тут почитываю классиков, да и сам извилинами шевелю… Коллективизм — он ведь тоже бывает разный: можно согнать сто человек в одну камеру и заставить жить вместе. А можно, как в многоквартирном доме — каждый живет своей семьей, никто не лезет в чужие дела, а работу, что одиночке не по силам, делают сообща. Это же старо, как мир, и всем известно… Свет Ванна, где у нас варенье?..