Больше возница не знал ничего. Он разговаривал только с управляющим. Ему велели не трогать чемодана и саквояжа, прикрепленных на задке кареты.
Это были вещи Энни. Люси не без удивления заметила, что багаж Шарля и ее собственный исчез.
Она не знала, что и думать. Благоразумнее всего было оставить в пансионе саквояж Энни и не медля вернуться в отель.
Пока карета ехала в Париж, Люси в страшном беспокойстве спрашивала себя, что могло задержать путешествие.
Выскочив из кареты, она быстро поднялась в комнату, где нашла Шарля в постели, смертельно бледного, почти без сил, еще более беспомощного, чем утром.
Бросившись у нему, Люси поцеловала мужа, умоляя ответить, что с ним.
— Здесь жжет, — едва отвечал тот, показывая рукой на желудок, — и еще… голова… Пить и… спать…
Он не смог оторвать головы от подушки.
— Врача!.. Быстрее врача, — крикнула Люси испугавшись.
Она дала больному чашку липового отвара — его приказал на всякий случай отнести своему клиенту хозяин отеля — и он жадно опустошил ее.
— Жжет меньше, — голос Шарля слабел, — очень хочется спать…
И он снова упал на подушку. Силы убывали.
Пришел врач, эскулап, не слишком торопящийся в отель к случайному больному. Разве это пациент? Как только их вылечишь или едва им полегчает, как эти путешественники возвращаются домой, где личный врач кладет себе в карман их денежки. Поэтому он довольствовался лишь поверхностным осмотром своих незадачливых пациентов, чьи гонорары были слабым утешением за причиненное беспокойство.
Он пощупал у Шарля пульс, посмотрел его язык и, сделав заключение о несварении, прописал диету и очищение желудка.
Потом ушел, не выказав особой озабоченности состоянием больного.
Люси умоляла его не уходить. Он обещал прийти вечером.
Вернувшись, врач понял, что состояние Шарля ухудшилось. Появились сухость в горле и прерывистое дыхание. Больной жаловался на усиление жжения в желудке, о котором говорил утром. После обеда у него открылась рвота. Конечности похолодели. Жар исчез, уступив место холодному поту.
Врач покачал головой и более внимательно осмотрел больного.
— Странно, — пробурчал он, — мне кажется, это…
Он умолк, бросив странный взгляд на Люси, и добавил, резко сжав руку Шарля, как бы желая вывести его из оцепенения и привлечь внимание:
— Что вы вчера ели?
Вмешалась Люси и детально описала врачу то, что съел Шарль.
— И больше ничего? — спросил врач недоверчиво.
— Ничего. Впрочем, я и еще одна девушка ели то же самое, но с нами все в порядке…
— Невероятно, — нахмурился доктор. — Тогда я ничего не понимаю… Однако, — вновь заговорил он, со вниманием рассматривая рвотную массу, — можно сказать, что здесь следы… следы…
Он не решался огласить диагноз.
Больной было рванулся, но сразу же бессильно упал на подушки:
— Доктор, это… отравление?
— По правде, думаю, да, — согласился врач. — Рвотные массы подозрительны, и, кроме того, обильное потоотделение, ощущение жжения, оцепенение… Это все симптомы отравления ядовитым растением, может быть, наркотиком: табаком, беленой, дурманом…
— Но она не могла меня отравить, — прошептал больной.
— Она? — Люси бросилась к постели и склонилась над Шарлем.
Он протянул руку ко лбу, где блестели капли пота:
— Я ведь ничего не ел и не пил с ней… Не отравляют же взглядом, ненавистью… О да, она бросала на меня такие отравляющие взгляды, но яд не проникает таким образом… Ее злобный взгляд, он испепеляет… Что-то другое… Она не могла меня отравить и все же способна на это…
— Но кто?! — вскричала Люси. — Назови ее, ту, кого ты считаешь способной отравить тебя… Хотя бы для того, чтобы уничтожить подозрения, которые могут пасть на тех, кто любит тебя, кто отдал бы свою жизнь, чтобы сохранить твою…
Люси поразил странный взгляд, который она заметила у врача, пока тот изучал рвотную массу. А теперь, составляя рецепт, он ежесекундно отрывал взгляд от листа бумаги, не желая, казалось, ни на миг потерять из виду Люси…
Шарль сделал усилие и оперся о постель:
— Эта женщина, милая Люси, эта ужасная женщина, Лидия…
— Маркиза Луперкати?!
— Да… Это она написала мне вчера… ну, в ресторане на Елисейских полях… Она умоляла встретиться с ней в последний раз… Говорила, что очень несчастна… Обещала, что это будет наша последняя встреча. Она должна ехать в Италию… Узнав, что я тоже уезжаю, просила меня увидеться с ней в последний раз… Она утверждала, что осталась без средств, и рассчитывала на мое благородство… Мог ли я отказать ей в этой малости?