«Но что он совсем замолчал? Уснул? – Мерген в тревоге подошел к изголовью раненого офицера. – А может, он уже отговорился?..»
Но Воронов вдруг заговорил так, словно они и не прерывали беседы:
– Мерген, ты даже не понимаешь, какой талантище губишь в этом дурацком обозе! Наказать надо того, кто послал тебя в обоз. Строго наказать. Ведь из тебя был бы лучший разведчик из всех, каких я встречал за войну!
Мерген так и встрепенулся от радости: значит, лейтенант верил каждому его слову, понимал его. Хотелось сказать об этой своей радости. Но Мерген неожиданно для себя самого вступился за того, кого Воронов хотел бы строго наказать.
– Нет, товарищ лейтенант, наказывать того, кто послал меня в обоз, нельзя, – категорически заявил он. – Это очень хороший человек. Очень умный.
– Не вижу большого ума в том, что…
Но Мерген, боясь новых обвинений в адрес человека, о котором шла речь, горячо продолжал:
– Война виновата. Неразбериха была. Горячий момент.
– Добрая душа у тебя, сын охотника, – вздохнул Воронов. – Ну-ну, расскажи, как это получилось… Даю слово, как только выздоровею, возьму тебя в разведку. Обязательно возьму.
И Мерген рассказал, как он попал в обоз.
То, что сообщил лейтенант из военкомата в день начала войны, словно обухом по голове, ударило Мергена. Его на фронт не брали, а оставляли в запасе. В запас попал и Бадма. Но этот в душе радовался, только перед окружающими разыгрывал обиду, доходящую до отчаяния.
Арашу, который год тому назад отслужил в Красной Армии, и других, уже обученных, отправляли на фронт. Простившись с другом детства, Мерген ушел домой, хотя возвращаться было стыдно. Казалось, все жители хотона смотрели в окна и сочувственно кивали головами, шептались: «Значит, не пригоден!»
«Пастуха взяли, – думал Мерген, понуро подходя к дому. – Значит, придется занять его высокий пост…»
Но через пять дней, которые показались Мергену годами, пришла повестка, и его с Бадмой и запасников, собранных со всего улуса, отправили на ближайшую железнодорожную станцию. Целую ночь Мерген не спал, мысленно рисовал себе картины будущих сражений, в которых видел себя только снайпером, уничтожающим фашистов целыми сотнями. А утром оказалось, что поезд уже далеко за Волгой и мчится на восток, то есть прочь от фронта. Новобранцы с тревогой поговаривали о том, что одновременно с Германией, наверное, напала и Япония, поэтому их везут на Дальний Восток. Но во время стоянки на одной пустынной станции в теплушку вошел лейтенант и, сообщив о положении на фронте, рассеял все домыслы о Японии. Однако ни словом не обмолвился о том, куда их все же везут. Выходя из вагона, он весело бросил:
– Паровоз остановится в десяти километрах от того места, куда нам надо. Мимо не провезет: машинист опытный, – и, задорно кивнув, лейтенант ушел к другому вагону.
Так и случилось. На вторые сутки поезд остановился посреди голой, совершенно ничем не прикрытой степи возле небольшой железнодорожной будки. Раздалась команда выходить с вещами и строиться. Через несколько минут опустевший состав ушел назад, а новобранцев повели прочь от железной дороги в серую знойную пустыню, в которой не было ни сухой былинки, ни живой души. Лейтенант, оказалось, был прав. Километров через десять прибыли в долину, где рядом с большим летным полем стояло четыре казармы, которые рассмотреть можно было только вблизи: и стены, и крыши казарм были одного цвета с окружающим песком.
Такой же серой и скучной, как песчаная пустыня, была и жизнь, которая потекла в этой глуши. В первый день командир роты объяснил, что они прибыли на место роты, которая уехала на фронт, что их задача охранять запасной аэродром.
Мерген набрался храбрости и спросил, есть ли надежда, что они хоть к концу войны попадут отсюда на фронт.
Задал он вопрос таким тоном, что командир понял его тоску по тому, о чем думал и сам, и сочувственно ответил:
– Всем нам, конечно же, хотелось бы на фронт бить фашистов. Но и здесь надо кому-то быть. Это во-первых. А во-вторых, вы ведь все люди необученные. Что бы вы делали на фронте? Так вот, кто рвется в бой, пусть знает, что чем скорее овладеет военным делом, тем скорей сбудется его желание сразиться с фашистами.