Придя домой, Силантьев сварил три картофелины сразу – запас, который мог растаять в считанные дни, он решил беречь, растягивать, сколько можно, три картофелины – норма для сытого обеда целой семьи по тем условиям, – поел и, поразмыслив, решил поискать в Магадане знакомых, чтобы было на кого опереться, если же их не окажется – заводить новых знакомых. В одиночку он, как пить дать, загнется.
Утром пошел в геологическое управление. Все с тем же делом. Бумажку написал дома, заранее. Работу просил любую – не до жира уже – хоть посудомойкой в столовой. Работы не дали. Не получил он работу и в пароходной конторе – там бывших этапников на службу не брали: грузы, документы, богатства страны в трюмах плавающих судов, на материк золотишко, обратно картошка и сахар, тушенка, крупа, – не-ет, здесь народ нужен проверенный, некривоглазый, руки чтоб нелипкими были, а для таких дел бывшие не подходят, нужны настоящие. Не получилось и на участке, который ставил столбы под электричество вдоль Колымской трассы…
Ослабев, Силантьев хотел дать чуть волю чувствам, рухнуть в постель, но вместо этого сгреб себя в кулак, сжался – впрочем, ненадолго, скоро опять ослабел – надо не в пропасть падать, а думать о том, как выжить, чем питаться, что на зуб класть. Может, попробовать писать заметки в местную газету – к краеведению он имеет вкус, кое-что знает и помнит, а что не помнит – выдумает. Например, как вы считаете, граждане читатели, почему пасмурная Ногаевская бухта называется Ногаевской? Считаете, что по имени какого-то малоизвестного полярного морехода? Любителя шкурить моржей и трескать сушеную картошку с лахтачьим салом? Ничего подобного. Название составлено из двух простых слов «нога» и «Ева» – дальше все обычно, никаких секретов, дорогие граждане читатели, шлите нам письма по адресу…
Оцепенение и слабость проходили, когда Силантьев растапливал плитку, вместе с проворными язычками пламени, от которых по стенкам его комнатенки бегали ясноглазые плоские блохи, подмигивали приятельски – не кручинься, мол, человек, это еще не лихо, лихо впереди – появлялся интерес к жизни, и Силантьев сам себе становился нужным: надо же подкармливать собственную персону картошечкой, да еще помойным невкусным паром лечить горло, полоскать пищевод. Ни разу он к себе не приглядывался, а надо бы приглянуться – вполне возможно, от таких лечебных процедур у него из-под кормы уже дым валит. Грубое предположение, грубая шутка, – никакой критики не выдерживает, а все подпорка для организма – Силантьев невольно улыбался своей грубой шутке, поднимался со странной чуть набок, но очень крепкой табуретки, чтобы подбросить еще уголька в печку.
Табуретчонка та крива от магаданского богатства и магаданской бедности. Леса ведь нет, привозят его пароходами, бараки в Ногаевской бухте строят из обрезков, из обломков досок, – потому не только жилья тут не хватает – не хватает самой необходимой мебели, столов и стульев. На жилье идет главный материал, на мебель обкуски. Табуретка сколочена из обкуска большой доски, а ножки у нее из моржовых… хм, у Силантьева язык не поворачивается, чтобы выговорить, что пошло табурету на ножки. В общем, ножки у нее сколочены из моржовых членов. Половой орган у обитателя северных морей – кривоватая, очень прочная кость. Мускулы, жировая прослойка, вся налипь вывариваются, костяшка остается. Достаточно ее обрезать ножовкой сверху, затем снизу, чтобы табурет не опрокидывался, – и всё, на ножки можно нахлобучивать сиденье.
Моржовая табуретка досталась Силантьеву от прежнего жильца, как достались и остатки угля в черном пачкающемся мешке, который надо бы вывалять в снегу, почистить, но у Силантьева для этого не было сил. Добрый обитал в каморке человек…
Затопил Силантьев плитку, послушал ее обрадованный голос, погрел руки у пламени, сунув их прямо в нутро плитки, подумал о том, что уголь – само топливо, еще есть, а вот растопка – щепки, деревянные опилки, кончаются, это надо добывать. Заботы, заботы, от них не освободиться даже в гробу.
Он не сразу заметил, что сверху на невидимой нитке опять спустился крохотный кожистый паучок, закачался маятником перед человеком – совершенно невесомый, загадочный, ровно бы из другого мира посланный, с булавочными острыми глазками. Силантьев улыбнулся паучку, как старому знакомому.
– Ну, здорово, мужик!
Паучок качнулся на невидимой нитке, будто обезьянка на лиане – он услышал голос Силантьева и среагировал на него.
– Молодец, – сказал паучку Силантьев, – будешь моим приятелем. Пусть у меня хоть один дружок заведется в Магадане.