Изабель не была уверена, по какой причине возникла эта грусть: по той, что Джонатан был уверен, будто они дадут ему, словно собаке, другое имя, или же по той, что он бы позволил им подобное.
Но в чем Изабель была уверена, так это в том, что ее мама смотрела на Джонатана точно так же, как смотрела на Макса, когда тот учился ходить, и вопрос об испытательном периоде теперь даже не стоял. Джонатан определенно оставался с ними.
Как насчет прозвища? – предложила Мариза. – Что скажешь насчет Джейса?
Какое-то время он молчал, наблюдая за матерью Изабель боковым взглядом. Пока не улыбнулся – слабо, прохладно, но словно с какой-то зарождающейся надеждой.
Думаю, Джейс подойдет.
* * *
После того как мальчика представили семье, вампиры уже неподвижно спали, свернувшись вместе в трюме корабля. А Брат Захария направился в город, который казался ему раньше знакомым. Люди, спешащие по своим делам, не могли его увидеть, однако он мог заметить тот самый свет в их глазах, делавшим его как будто другим. Рев автомобильных гудков, резкие звуки шин из-под колес желтых автомобилей, болтовню людей на разных языках всё - это создавало длинную и живую песню, которую Брат Захария не мог спеть, но зато мог услышать.
Не в первый раз с ним случалось нечто подобное: увидеть след того, что было. Но на этот раз всё было по-другому. Мальчик действительно не имел ничего общего с Уиллом. И Джем знал это.
Джем, потому что в те самые моменты, когда он вспоминал Уилла, он был именно Джемом, привык видеть своего потерянного, но такого дорогого Сумеречного Охотника в лицах и жестах других нифилимов, а иногда даже и в определенном ракурсе лица или звуке чего-либо голоса.
Однако это было не то любимое лицо, что он знал, не тот молчаливый голос, хотя иногда, сейчас уже реже, казалось можно уловить в них нечто знакомое.
Рука Джема крепко сжалась вокруг трости. Он не обращал внимания на резьбу под ладонью, как он и делал весь этот прохладный и длинный день.
«Это напоминание о моей вере. Если есть какая-либо часть меня, что будет со мной, а я верю, что она есть, то она под моей рукой. Ничто не сможет разделить нас».
И Джем позволил себе улыбку. Хотя его рот не открылся, он всё же улыбался. Он всё ещё мог говорить с Уиллом, хоть ответа ему было уже не суждено услышать.
«Жизнь – это не лодка, несущая нас на жестокий, неустанный прилив, от всего, что мы любим. Ты не потерял меня на каком-нибудь отдаленном берегу. Жизнь была словно колесо».
Из реки он мог слышать голоса русалок. Все искры города к утру разжигали новый огонь. Наступал новый день.
«Если жизнь – это колесо, то тогда она вернет тебя ко мне. Единственное, что я должен делать, это верить».
Даже когда на сердце становилось так тяжело, что идти дальше было просто невозможно, это всё равно было лучшей альтернативой. Когда Брат Захария чувствовал, что теряет способность бороться, потеряв всё, всегда оставалась надежда.
«Иногда ты кажешься таким бесконечно далеким от меня, мой парабатай".
Свет, отражающийся от воды, не шел ни в какое сравнение с той яркой и противоречивой улыбкой ребенка, содержащей в себе упрямство и сентиментальность одновременно. Он был ребенком, вынужденным искать себе новый дом, как когда-то Уилл и маленький Брат Захария путешествовали в своей одинокой скорби в то место, где они нашли друг друга. Джем надеялся, что мальчик найдет свое счастье.
Джем улыбнулся мальчику, который давно ушел.
«Иногда, Уилл, - сказал он, - ты кажешься очень близким».
* * *
Отрывок из "Отбрасывая Длинные Тени".
Лондон, 1901
Железнодорожный путепровод прошел всего лишь на волосок от храма Святого Спасителя. Там разразилась целая дискуссия между примитивными о возможности сноса церкви, чтобы освободить место для железной дороги, но это встретило неожиданно яростное сопротивление.
Вместо этого железная дорога прошла несколько более кольцевым путем, и шпиль церкви все еще оставался серебряным кинжалом на фоне ночного неба.
Под арками, крестами и грохочущими рельсами был возведен повседневный рынок, крупнейшая ассоциация бакалейщиков в городе. Ночью рынок принадлежал к Нижнему Миру.
Вампиры и оборотни, колдуны и фейри, встретились под звездами и под чарами, которые человеческие глаза не могли разрушить. У них были свои магические киоски, установленные по той же схеме, что и человеческие киоски, под мостами и через крошечные улицы, но в сумеречных рыночных киосках не держали яблок или репы. Под темными сводами сияли стойла, нагруженные колокольчиками и лентами, яркого цвета: змеиного зеленого, лихорадочно красного и поразительного оранжевого пламени. Брат Захария почувствовал запах горящего благовония и услышал песни оборотней о далекой красоте Луны,и фейри, призывающих детей уйти, и они уходили.
Это был первый Теневой Рынок нового года по английским меркам, хотя это был еще старый год в Китае. Брат Захария покинул Шанхай, когда он был ребенком, и Лондон, когда ему было семнадцать лет, чтобы отправиться в Город Костей, где не было никакого подтверждения времени, кроме того, который заключался в прахе воинов. Еще он помнил о праздновании Нового года в своей человеческой жизни, от эгг-нога и гадания в Лондоне до запуска фейерверков и грызения лунных пельменей в Шанхае.
Так вот, снег выпал в Лондоне. Воздух был хрустящим и холодным, как свежее яблоко, и он чувствовал себя прекрасно, обдувая его лицо. Голоса его Братьев были низким гулом в его голове, давая Брату Захарии небольшое пространство.
Захария был здесь на миссии, но он взял небольшое время, чтобы побыть счастливым, ведь он был в Лондоне, на Теневом рынке, он хотел подышать воздухом, чистым от пыли ушедших.
Это было что-то вроде свободы, как будто он снова был молодым.
Он радовался, но это не означало, что люди Теневого рынка радовались вместе с ним. Он наблюдал за многими жителями Нижнего Мира, и даже примитивными, в глазах которых, он не видел желания поприветствовать его. Когда он двигался, темный шум пронизывал гул разговоров вокруг него.
Обитатели Нижнего Мира считали это рыночное время пространством, вырванным у ангелов. Они явно не наслаждались его присутствием среди них. Брат Захария был одним из Безмолвных Братьев, состоящим в Безмолвном братстве, которое долго жило среди старых костей, поклявшись уединиться с сердцами, посвященными праху их города и их мертвым. Никто не мог ожидать, что обнимет Безмолвного брата, и эти люди вряд ли получат удовольствие от появления любого сумеречного охотника вообще.
Даже когда он засомневался, он увидел более странное зрелище, чем ожидал увидеть на рынке. Там был мальчик - Сумеречный Охотник, танцующий канкан с тремя фейри. Он был младшим сыном Шарлотты и Генри Фэйрчайлдов, Мэттью Фэйрчайлдом. Его голова была отброшена назад, его светлые волосы сияли огнем, и он смеялся.
У Брата Захарии было мгновение, чтобы задаться вопросом, был ли Мэттью под чарами, прежде чем Мэттью увидел его и склонился вперед, оставив фейри позади него, выглядящих недовольными. Честный народец не привык, что смертные пропускают свои танцы.
Мэттью, кажется, не заметил этого. Он подбежал к брату Захарии, обнял его за шею и нырнул головой под капюшон Безмолвного брата, чтобы поцеловать его в щеку.
— Дядя Джем! — Радостно воскликнул Мэттью. — Что ты здесь делаешь?