— Я здесь на три дня…
— Думаешь? — она сощурилась. — Но если ты так решил, тогда приходи в последний.
— Сплетен боишься?
— Нет.
Синеглазка поднялась, накинула пальто, босиком проводила Авилова до калитки и долго запирала засовы.
Женщина красивая, одинокая, положила на него глаз. Редкий случай — симпатия взаимна, да еще как… Авилов усмехнулся, что так резко перенапрягся ни с того ни с сего. Стартанул на красивый голос. Предложил заняться сексом — отказала… Ну что ж, значит, осечка. Но отказ задел.
Он долго бродил вокруг запертого монастыря, где наверху, возле собора, лежал тот, кем истязают в школах. Человек прожил свою недлинную запутанную жизнь, а вокруг его могилы построили целый город, восстановили разрушенный дом, разыскали давно утраченные вещи, посадили яблоневый сад, расчистили пруды, и теперь моют белый надгробный памятник, и кладут к нему цветы. Сколько трудов!
Авилов продрог от ночной свежести, успокоился и вернулся в гостиницу.
Глава 2
Опальный домик
Утром он просыпался тяжко. То выбирался из сна, то вновь проваливался. Открывал глаза и видел Наташу: она читала в кресле, поджав ноги. Ждала его, чтобы вместе идти завтракать, и громко отхлебывала из кружки молоко. Он начал приходить в себя. Идиотские сны. На этот раз он был президентом, — его, как куклу, возили по переговорам, а он пытался бежать. Бежать не получалось, за каждой дверью караулила охрана. Проснувшись, он с облегчением выдохнул, что ускользнул, но тут же вспомнил, что машина в ремонте и находятся они в нелепом месте. Преследовали сны «маленького человека» — то насильственный ремонт, то президентство. Во сне загоняли в угол… Вдобавок ему отказала женщина, виданное ли дело. Он стал припоминать, случались ли такое раньше, и что-то не вспомнил.
По пути в кафе он не дал Наташе произнести ни слова. Ничего вокруг не радовало. Ворчал, что «цепь на дубе том», а зачем? Посадили бы уж и кота на цепь. И русалку бы повесили. Что за Дисней-ленд? Что стихи нацарапаны на всех камнях, как будто без стихов неясно, что вокруг. Что все эти мостики, прудики — пошлятина, и полно безумных баб. Кликуш. И заметь, ни одного мужика, одни обрубки… И какая любовь к святыням, только подумать! Одна трость — деревянная с набалдашником из слоновой кости, изображена на картине художника Николая Ге, вторая — камышовая с ручкой, в которую вделана бронзовая золоченая пуговица с мундира Петра Великого. Пуговица была подарена Петром своему крестнику арапу Ибрагиму Ганнибалу. Третья трость орехового дерева с набалдашником из аметиста… Вместо икон их, эти палки, и бух на колени!
Наташа, прослушав монолог, с интересом выглянула из-под очков и подытожила: «Заело!»
В кафе, кроме бело-розового, как пастила, Алексея Ивановича, восседала полная брюнетка с черными очами и железобетонный юнец в качестве мужа, загадочно переглядывающаяся чета. Брюнетка, фу, звалась Тамарой и хотела всем нравиться. Сначала она захотела понравиться депутату, но тот был вежливо неприступен. Вчера на холме депутат пытался придвинуться к библиотекарше. Как видно, зрелые дамы его не волновали. Тамара, не отдохнув, принялась за Наташку, а та что — хорошо воспитанная всезнайка — тут же завелась отвечать на вопросы. Авилов позвал курить мужа толстухи на лавку, тот представился Максимом и спросил:
— Не знаете, как тут насчет рыбалки?
К ним присоединились женщины. Тамара, заняв пол-лавки, завела про аллею Керн — это был местный хит. Но Авилов вчера успел изучить вопрос и быстро припомнил послание «К Родзянке».
— Это Пушкин написал ее любовнику, поэту Родзянке, накануне знакомства с Керн, перед ее поездкой сюда, — пояснил он дамам специальным экскурсоводческим тоном. — Как известно, Анна Петровна постоянно изменяла престарелому мужу с соседом по имению и вообще поэтов любила как вид.
Тамара посмотрела на него так, будто у нее на глазах прирезали младенца, и спросила тоном маленькой девочки: «А как же веточка гелиотропа, что он ей подарил? А „Чудное мгновенье?“»
— Мармелад, — отмахнулся Авилов и поймал взгляд Максима. Тот глядел на него с уважением, как на камикадзе. Авилов засвистел и отправился в мастерскую гонять ремонтников, чтобы поторопились.
Пока он ходил, у оставшихся образовался коллектив. Депутат вился возле Наташки, та работала инструктором по Пушкину, а у Тамары созрел план. Концовку обсуждения Авилов дослушивал, уже вернувшись. Если собрать десять человек и скинуться, то можно попросить экскурсию по дому-музею, ну и что, что ремонт? «Они ж тут бедные», — презрительно добавила Тамара.
Авилов послушал-послушал, да и отправился в купальню. После обеда парило, кусты и трава у реки шевелились и звенели от насекомых. Он уже искупался и устал отмахиваться, когда заявилась вся компания. Наташка нацепила длинный сарафан и дурацкую шляпку.
— Еще немного, и превратишься в экспонат позапрошлого века. Где хлам раздобыла?
А вот интересно, одернул он себя, не откажи ему синеглазка, то что? Был бы виноватый, шелковый и смаковал свидание. Или ждал следующего. А так мы обиделись, всем недовольны, и срочно захотелось уехать.
— А вы женаты? — выспрашивала Наташку обнажившая телеса Тамара. Белое тело лезло во все стороны, как тесто.
— Нет, — ответила Наташа.
Дурочка ты моя, разве непонятно, с кем разговариваешь?
— Наверное, собираетесь?
— А вы женаты? — встрял Авилов.
— Конечно! — возмутилась Тамара.
— А разводиться не собираетесь?
— Если б и собрались, вам бы не сообщили…
— Но почему же? Я очень интересуюсь жизнью людей…
Тамара обиделась и пошла к реке. Плюхнулась в воду с оглушительным шумом и заныла, чтобы муж помог выбраться — подвернулась ножка. Муж безропотно вытащил тело на берег, Тамара возжелала его за это поцеловать и чмокнула так, что откликнулось эхо.
— Безнравственная особь, и очень, — Авилов укоризненно покачал головой, — очень грубая игра. Плохая актриса, ненатуральная. Не надо тебе с этой коровой разговаривать.
Наташка подняла голову и воззрилась возмущенно.
— Это мачизм? С кем хочу, с тем и разговариваю.
— Ну не с этой же торговкой дерибасовской.
— Слушай, — она даже села. — Ты чего такой злой сегодня?
Правильный вопрос, ответить нечего.
— Прости. Я погорячился.
— Знаешь… — Наташка подцепила губой травинку, — а я видела твой паспорт…
Травинка прилипла к губе, и она не могла от нее отделаться, только впустую водила рукой около рта. Лицо казалось пестрым от лучей солнца, продырявивших соломенную шляпку, и очень расстроенным. — Раз уж все равно ругаемся, так я скажу. Ты не говорил, что у тебя есть ребенок.
— Это не мой ребенок.
— А чей?
— Выблядок. — Авилов сдернул с ее с губы травинку и выкинул.
— Что это значит? — Наташа уселась, чтобы легче было понимать. Авилов вместо ответа вытащил из ее сумки книжку. — Так, письмо другу… Нащокину? Или Вяземскому? Вот, читай: «Пристрой моего выблядка». Это ребенок от крепостной девки.
— А откуда у тебя крепостные девки?
— Почему это у меня? Я чужого выблядка усыновил. Точнее, удочерил.
— Да не повторяй ты этого слова, — расстроилась Наташка.
— Думаешь, нет слова, так и ребенка нету? Тот еще Пушкин — наше все!
— Человек своего времени, — она пожала плечами. — Зато его жена не любила…
— Сам ты маленький и обычный, никого не превзошел, но талант у тебя большой, что ж, бывает. Но зачем цепочка «на дубе том», караул этот? Поклоняемся маленькому человеку, так и сознаемся: да, поклоняемся сладострастнику, карточному игроку, рогоносцу, а все эти памятники, эта муть и мгла… Зачем облизывать? Почему нельзя сознаться, что был, как все? Что, обычный человек не может писать стихов?
— Он тут ни при чем, это поклонники… — Наташа задумалась. — Может быть, они стараются приравнять биографию к стихам? Или людям нужны кумиры? Ведь если он обычный, как все, ничем не лучше, тогда за что ему такой дар? Почему ему, что, не нашлось достойного, который бы заслужил? Он еще так дерзко себя вел… Даже не пытался встать вровень с талантом, был, как все люди. Не оправдывался, не пытался расплатиться с Богом… А тебя что заело, что ты раскричался, как Лев Толстой? Еще пальцем погрози! — вдруг возмутилась Наташка. Авилову стало смешно и немного ее жалко.