Согласитесь, после таких слов у любого мужчины пропала бы всякая охота к интимной жизни. Надо сказать, что Диана постепенно добивалась своего. Бьерн все реже делал свои попытки. И даже как-то уже смирился с этим.
«В конце концов, — думал он, — мы же замечательные друзья. Я ее очень люблю, а без этого можно обойтись».
И вот она стояла перед ним обнаженная, явно провоцируя его, лукаво улыбалась и поднимала руки, от чего ее острая грудь смягчалась в очертании.
И Бьерн обнял ее и сказал:
— Я выбрал тебя. Тебе больше всего идет костюм Евы.
И почувствовал, что Диана в его руках не осталась холодной, изнеженной и капризной куклой. Она вдруг вся как бы раскрылась ему навстречу, она тоже обняла его и потянулась к нему губами. Бьерн увидел ее глаза — такими они никогда еще не были, — затуманенные страстью и желанием. А Диана покрывала поцелуями его лицо, шею, волосы. Она распахнула его рубашку и стала целовать его грудь. Легкие стоны вырывались из ее груди, стоны нетерпения и наслаждения.
Она была неутомима и нетерпелива. Словно пыталась вобрать в себя всего Бьерна, всего, без остатка, словно хотела сама раствориться в нем, стать с ним одним целым навсегда. В этих ласках была какая-то путающая обреченность, как будто Диана боялась, что, прекратив их, она потеряет любимого навсегда.
Упав с вершины наслаждения, Бьерн не успел даже отдышаться, как Диана снова обволокла его требовательными ласками, и они снова погрузились в горячий туман, в котором слышно было только одно слово:
— Люблю!.. Люблю!.. Люблю!..
Диана уводила его в этот туман все дальше, все бесповоротнее, и, как только он терял силы, она вливала в него новые, передавая ему свои…
Они потеряли счет времени, они утонули друг в друге, они позабыли обо всем.
— Люблю!.. Люблю!.. Люблю!.. — Бьерн уже не мог различить, кто произносит эти слова, они звучали и звучали в его затемненном сознании…
Утром, обессилевшие, легкие, словно летящие по ветру, они снова оказались в своей квартире…
Диана уткнулась в грудь Бьерна и дышала теплом его тела.
— Я люблю тебя, — прошептала она, словно эхо из тумана. — Я так не хочу тебя потерять…
Через полгода Бьерн принял послушание в монастыре святого Франциска под Шербуром, а еще через три года, закончив духовную семинарию, стал пастором в небольшом французском городке.
При рукоположении ему дано было имя Серафим…
Премьера
Премьера была назначена на субботу. Оставалось всего три дня, а Бо никак не мог заставить себя встать, умыться, одеться и пойти в театр. Словно птица, которая летит через океан к острову, падает в море, не рассчитав силы, перед самым берегом.
Бо знал, что, если он не придет на генеральную репетицию, спектакль просто не выпустят на зрителя. Но знал он и другое — спектакль готов. Ему не нужны никакие репетиции, его можно играть в любое время, и этот спектакль — лучшее, что сделал в своей жизни Бо.
Последние полтора месяца были особенно трудными. Нет, не сама работа над спектаклем, а все, что сопутствовало ей. А событий навалилось столько, что Бо удивлялся, если за день ничего не происходило.
Если начать с самого пустякового, то это был счет, который предъявили театру за аренду помещения. За эти деньги вполне можно было купить небоскреб в самом центре Манхаттена. Бо таких денег, естественно, не имел. Он посоветовался с юристами, и они его совсем не обнадежили. Хозяин мог просить за свой дом столько, сколько ему взбредет в голову. Конечно, Бо понимал, откуда ветер дует. Он встретился с хозяином и сказал, что платить не будет вообще, так как съезжает из этого помещения. Такой поворот событий несколько отрезвил хозяина, он стал снижать сумму, но Бо уже не хотел иметь с ним дела. Срочно начали искать другое помещение. И тут оказалось, что никто не хочет сдавать Бо для театра ни метра. В конце концов нашли какой-то заброшенный ангар, в котором было холодно и сыро, но репетировать было можно.
Тогда оказалось, что хозяин собирается содрать с театра штраф за неустойку. Ведь у него был с Бо договор об аренде на четыре года. Бо выплатил неустойку, что оказалось немалой суммой.
Потом начались приключения с декорациями и костюмами. Все агентства, которые изготавливали для театров все необходимое, тоже вдруг оказались настолько загруженными работой, что никак не могли взяться за заказ.