Волх терпеть не мог чудь. Упрямый, тупой, трусливый народец. В глаза кланяется, а потом плюет вслед и бормочет гадости на своем птичьем языке. Он частенько развлекался, задирая чудских парней. При виде малой дружины улицы пустели, мамаши квохча загоняли домой детвору, а отцы — любопытных девок.
Вот и сейчас под старой ивой не на шутку всполошилась парочка. Парень схватил девушку за руку и потащил прочь. Девушка оглядывалась. Она еще никогда не видела вблизи княжича, о котором ходили зловещие сплетни.
Девушку звали Сайми. Глядясь по утрам в медное зеркальце, она отнюдь не воображала себя красавицей. И ростом маловата, и щеки пухлые, как у ребенка. Сайми завидовала статным словенкам — их свободным повадкам, их косам, под тяжестью которых голова горделиво запрокидывалась немного назад. Подражая им, она тайком от матери чернила углем и без того темные брови и ресницы, но так выходило еще хуже.
А вот соседу Вейко она приглянулась. Сегодня он нашел наконец пару неуклюжих слов, чтобы рассказать о своих чувствах. Сайми пока ему не ответила. Сердце ее безмятежно молчало. Но что может знать о своем сердце пятнадцатилетняя девушка? Зато женское тщеславие уже рисовало вышитые ею мужнины рубашки и голенького первенца на руках.
— Идем скорей, — тянул ее за собой Вейко. Пятеро парней свернули на их улицу. Первым шел невысокий, худой парень с волосами не темными и не светлыми — цвета ольховой коры. Рядом — богатырь с глуповатым, совсем детским лицом и статный молодец с бородкой. Было что-то жуткое в этом напористом марше.
— Эй, белоглазый!
— Ты посмотри, Волх, как твой отец их избаловал! Девка гладкая, как поросенок. Я тоже такую хочу. А ну стой, лешачий сын, когда с тобой княжич говорит!
Вейко, не оборачиваясь, перешел на бег. И тут же, споткнувшись о корень, растянулся на земле, а Сайми схватили под руки двое. Вейко хотел было вскочить, но удар ногой в грудь повалил его обратно.
— Не дергайся, белоглазый, — сказал Волх, презрительно сморщив нос. — Клянча! Она твоя.
Богатырь подошел к Сайми, грубо обнял ее за пояс и попытался поцеловать. Сайми слабо уворачивалась. Она боялась, что ее сопротивление дорого обойдется Вейко. Ну, пусть этот медведь ее поцелует, от нее не убудет, а потом княжичьим приспешникам надоест забава и они оставят их в покое…
Вейко считал иначе. Он опять привстал с земли, а получив новый удар сапогом, завизжал:
— Ублюдок! Змееныш! Тебя мать от гада прижила!
Сайми не поняла, о чем речь. Но, видно, Вейко сказал что-то страшное, потому что Клянча отпустил ее, и вся дружина сбилась в кучу, как напуганные псы перед грозой.
Волх побелел. Выхватив меч, тяжело дыша, он замахнулся на Вейко, распростертого у его ног. Сайми закричала, Клянча осторожно протянул руку к княжичу.
— Волх Словенич, ты бы это… Не надо, князь не похвалит…
Меч, качаясь, висел над головой Вейко. Потом опустился к его горлу.
— Ты глупый, вонючий червяк, — процедил Волх. — Ты не понимаешь, что несешь. Целуй ее! — хрипло крикнул он Клянче.
Тот за косу притянул к себе Сайми и впился ей в губы. Но девушка этого не почувствовала. Она глаз не сводила с Волха. Тот смотрел на Вейко, словно еще раздумывал, убить его или отпустить. Но Сайми казалось, что видит он сквозь него, сквозь землю — в самую мертвую глубь.
Наконец Клянча отшвырнул девушку от себя, словно обглоданную кость. Волх убрал меч и скомандовал дружине: «Пошли!» Вейко вскочил и долго зверем смотрел им вслед. Сайми стояла ни жива ни мертва, и старая ива сорила листьями ей на плечи.
Волх с дружиной брели по улицам.
— Ну что ты так взбеленился, Волх Словенич? — удивлялся Клянча. — Я думал — все, убьешь парня. Он, конечно, наглая чудская рожа, но все-таки лежачий, да без оружия…
— И главное, что он такого сказал? — поддакнул толстый Алахарь. — Назвал тебя Змеевым сыном. А Змей — это кто? Это сам великий Велес. Тебе что, не хочется быть сыном бога?
— Боги здесь не при чем, — поморщился Клянча. — Просто твоя мать из рода Змея. Прародители и раньше сходились с женщинами своего племени, и от этих браков рождались необычные дети. Может, ты и в самом деле Змеев сын и великий волшебник, Волх Словенич!
— Бред это все, — отрезал Волх. — Женщина не может родить от Змея. А вы, оба, не смейте повторять глупые сплетни. Из-за них отец на мать смотреть не хочет и пригрел на груди настоящую змею. Будь она проклята!
Клянча и Алахарь понурились и не решились больше говорить на эту тему. Попытка обернуть ходившие в городе слухи Волху на пользу в очередной раз не удалась. А слухи, между прочим, были прелюбопытные…
Шелонь, жена князя Словена, действительно была из рода Змея.
Когда-то это имело для словен большое значение. Но за годы скитаний их картина мира сильно изменилась. В пути важно было сохранить не родовое, а племенное единство — порой от этого зависела жизнь. И слово племенного вождя, князя, стало весить больше, чем слова родовых старейшин. Родовые границы стерлись. Но не придавать значения — не значит забыть. Старики помнили, и в головах молодых родовые обычаи поселились обрывками легенд о звере-прародителе.
И в городе словене поселились вперемешку, лишь по привычке отмечая чурами старые родовые межи. Старики ворчали… Ну, да если бы всегда жить по указке стариков, то словене и по сей день грызлись бы из-за земли на берегах далекого Евскинского Понта… Наступали иные времена.
Потомков Змея всегда считали людьми странными и старались их сторониться. Бабка Шелони была знахаркой, заговаривавшей змеиные укусы. Мать княгини служила великой Мокоши, грозной покровительнице колдовства. И когда Словен выбирал жену, родня старалась всячески отвратить его от Шелони. Но Словен настоял на своем.
Тогда и пошли слухи. Что якобы Шелонь шла за Словена уже брюхатой. Что ее первенец не похож ни на мать ни на отца (что было чистой правдой, так как ни у кого в роду не было таких болотно-зеленых глаз, как у Волха). Вот младший сын, девятилетний Волховец, — вылитый Словен.
Словен всегда строго пресекал эти толки. Но вода камень точит. Сам того не замечая, после рождения Волха князь стал сторониться жены. И хотя на людях он всегда обращался к ней подчеркнуто любовно и уважительно, все замечали и обсуждали эту холодность.
То же самое получилось с Волхом. Отец всегда старался выказать сыну свою любовь. Он баловал его подарками, брал с собой на охоту, сажал рядом, совещаясь со старейшинами. Но Волх с самого раннего детства чувствовал горькую истину: отец его не любит. Отец боится его и брезгует им. Так он и рос — балованным, но нелюбимым.
А в этом году стало еще хуже. Причиной тому был Хавр.
С тех пор как словене поселились на берегу Мутной, прошло всего пять лет. Они по-прежнему чувствовали себя чужаками. Лес таил опасность, каждую ночь с другого берега на молодой город смотрели жадные, враждебные глаза. Словена раздражала эта уязвимость. Поэтому когда в Словенске появились русы, князь не торгуясь принял их на военную службу.
Русы приплыли на стройных кораблях, откуда-то с севера, — красивый, но заносчивый народ. Их было триста человек, и они быстро почувствовали себя в Словенске как дома. А их воевода Хавр стал правой рукой Словена. В городе ворчливо поговаривали, что именно он, а не размякший от оседлой жизни Словен и есть настоящий князь.
Хавр был не только воеводой, но и жрецом у русов. Он служил Перуну — небесному покровителю воинов. При Хавре состояло восемь русов, посвященных в особые таинства, о которых словене старались не вспоминать к ночи. Их называли Безымянными.
На левом берегу реки Мутной, на холме, было святилище. Там стояли деревянные идолы богов — Велеса и Мокоши, у которых словене служили свои незамысловатые требы. Хавр установил там огромную фигуру Перуна — из дубового ствола, со страшными рогами. Восемь костров окружали божество и жертвенный камень, быстро покрасневший от петушиной крови… Вслед за русами и словенская дружина стала оказывать почести Перуну.