Мне пора тушить свет. Завтра я положу письмо в красную шкатулку, которую ты мне подарила, когда мы ездили в Лондон. Просто если я отдам его папе, чтобы он послал письмо тебе, как посылал все остальные, он его, наверно, прочитает, вот в чем дело. После уроков я иду к сеньорите Марии в домик в саду. Я принесу ей один рисунок, хотя на эту неделю она ничего мне не задавала, потому что забыла. Думаю, рисунок ей очень понравится, но, может, и нет, потому что… просто их два. Но я лучше расскажу тебе на следующей неделе, хорошо?
Ну вот.
Я по тебе очень скучаю. Очень, очень, до бесконечности.
И я тебя очень люблю. Мне кажется, почти так же сильно, как раньше, а наверно, еще больше.
Р. S. Я уже составил список рождественских подарков. И, как всегда, положил его в черный сапожок. Если нельзя подарить всё из списка, то, как ты думаешь, Мэри Поппинс догадается, что полное собрание Муми-троллей и «Пак с волшебных холмов» самые главные? Или, если столько всего это будет довольно много, то, наверно, она сможет принести мне только две книги про Муми-троллей, но книгу про Пака обязательно, хорошо? Ну, точнее, если вдруг она сама не вспомнит.
Мария
«Человеческое сознание, да и вся наша жизнь — это лабиринт. Стоит в него углубиться, и он может разбудить в нас что-то, чего мы дотоле даже вообразить не могли». Этот афоризм, слово в слово, прозвучал у меня в ушах после вчерашнего сеанса, когда я наблюдала за Гилье и его отцом: они прошли мимо фонтана, скрылись из виду. Любимая сентенция Виолеты Бергман — она преподавала у нас на последнем курсе, когда я, собственно, и решила посвятить себя детской психологии.
Но это уже другая история.
Вчера, когда Гилье вошел в приемную и поднял на меня глаза, я поняла: в нем что-то изменилось. Знаю по опыту: в большинстве случаев это «что-то» происходит в процессе терапии, рано или поздно. Как будто распахивается дверь, свет падает под новым углом, или на лице проступает прежде невиданное выражение. Для меня это остается чем-то на грани волшебства, хоть я и знаю, что этот образ тут нежелателен. То ли в стене пробили новое окно, толи флюгер повернулся, притягивая какой-то еще невиданный ветер.
Гилье сел за стол и очень серьезно сказал:
— Сегодня мне не хочется играть.
Я улыбнулась:
— Ну ладно.
Выждала.
— Можно вас попросить об одной вещи, сеньорита Мария? — сказал он наконец.
— Конечно.
— Просто… — Он сглотнул слюну, посмотрел в окно. — Может быть, вы разрешите мне приходить сюда и репетировать номер для концерта? На большой перемене?
Для меня его просьба стала полной неожиданностью. Но Гилье даже не заметил, что я опешила.
— Я думала, на большой перемене вы репетируете с сеньоритой Соней.
Он ссутулился, наклонил голову набок.
— Да, — сказал он, — но сеньорита заболела и не знает, что Назия не будет со мной петь и теперь я буду Мэри Поппинс, а сеньорита Клара… она ведет уроки, пока сеньорита Соня не выздоровела… она, наверно, рассердится… И вообще, я чуть-чуть стесняюсь репетировать при всех.
— Понимаю.
Он так и застыл, ссутулившись в ожидании ответа:
— Значит, можно?..
— Конечно. Если хочешь, я поговорю с сеньоритой Кларой, чтобы она разрешила тебе на переменах ходить сюда. Скажу ей, что для этого у нас с тобой… свои причины.
Его глаза засияли, он улыбнулся. Помедлив пару секунд, открыл рюкзак, достал два листа, положил на стол. Медленно придвинул ко мне.
Я взяла их.
— Я нарисовал два рисунка, — сказал он. — На прошлой неделе я не приходил, а значит, с меня два.
Я улыбнулась:
— Спасибо.
Посмотрела на рисунки. На первом было оранжевое пятно на белом, незакрашенном фоне. На втором, посередине, два круга с тем же оранжевым пятном внутри, вверху в ряд — три кружка поменьше.
Перехватила пристальный взгляд Гилье. Ничего не сказала.
И тогда он потянулся к первому рисунку и сказал:
— Это простыня на моей кровати. Не каждую ночь, иногда. — И тут же, сцепив руки, опустил их между колен, робко улыбнулся. — Просто я иногда… писаюсь.
Я постаралась скрыть удивление. Нашла крайне странным, что ни отец Гилье, ни Соня об этой подробности даже не обмолвились. И снова закрались сомнения: возможно, Гилье рисует лишь свои фантазии, а не реальность? В груди что-то оборвалось, но прежде чем я успела поразмыслить над гипотезой, Гилье указал на второй рисунок.