Я не знал, что ответить. Она слегка похлопала меня по плечу и улыбнулась, как отличница-всезнайка: учителя всегда ведут так себя с родителями, за дураков нас держат.
«Мария, наш консультант, уже в курсе. Она у нас временно, пока Исабель, это наш штатный педагог-психолог, находится в декрете, до следующего триместра. Но в любом случае Мария — специалист высшего класса, вот увидите, — сказала она, раскрыла ежедневник, достала визитку, передала мне через стол. — Я взяла на себя смелость записать Гилье к ней на первую консультацию на следующей неделе. — И добавила, уже помягче: — Разумеется, если вы дадите согласие».
Допивая пиво, я снова подумал об Аманде, и, когда вытаскивал ее фото из бумажника, на стол вывалилась бумажка насчет консультации, полученная от Сони. Я рассудил, что на моем месте Аманда поступила бы точно так же, и в моей голове раздался ее голос: «Все правильно, Ману. Ты же помнишь, как мы всегда говорили: „Лучше знать, чем предполагать“». Ее голос послышался мне сквозь звон кружек и музыку из радио.
Я улыбнулся. «Всегда лучше знать, чем предполагать» — в этой фразе вся Аманда. И в этой тоже: «Ни шагу назад. Ману, никогда. Какие бы беды ни поджидали впереди».
Я встал, расплатился в кассе, вышел на улицу. Когда я собирался перейти дорогу, в голове всплыл «второй нюанс», про который сказала учительница. Первый был насчет Гилье и Мэри Поппинс. А вот второй… Перед глазами снова замаячила сеньорита Соня: сидит, подносит авторучку к губам — у врачей бывает такая привычка. Похоже, ей нелегко говорить о том, что она собирается мне высказать. Леще вспомнил: она помедлила, нервно поджала губы.
«Но вот что больше всего привлекло мое внимание, — сказала, хмурясь. — С начала учебного года Гилье никогда не говорил о своей маме, сеньор Антунес. Он не упомянул о ней ни разу».
Мы оба умолкли. Я не знал, что сказать, а она, наверно, дожидалась, пока я что-нибудь скажу. И теперь все вспомнилось во всех подробностях: я откашлялся, сеньорита Соня откинулась на спинку стула. А потом, словно размышляя вслух, добавила: «Такое ощущение, будто для сына просто не существует его мамы».
Мария
Все началось с конверта. А может быть, и нет — пожалуй, если проявить педантизм, все началось чуть-чуть раньше.
Пару дней назад в мой кабинет зашла Соня, классный руководитель четвертого класса. Хотела поговорить о своем ученике.
— О Гилье, — сказала она, помешивая чай пластмассовой ложкой. — Кажется, я уже когда-то про него рассказывала.
— Да, помню, — сказала я. — Ему очень нравится Мэри Поппинс, верно?
Соня кивнула:
— Мне бы хотелось, чтобы ты его посмотрела.
Я улыбнулась. Соню я знаю плохо: за полтриместра невозможно узнать нрав всего школьного коллектива, — но она, похоже, не склонна долго ходить вокруг да около. Женщина с характером.
— Конечно, — сказала я. — С ним что-то не так?
Она ответила не сразу. Окинула взглядом кабинет и сказала, со странной улыбкой:
— Мария, мне кажется, этот ребенок чересчур доволен жизнью.
Я воздержалась от комментариев. Почувствовала: если уж Соня обратилась ко мне за помощью — а учителя не обращаются ко мне без веских причин, — значит, и впрямь всерьез обеспокоена.
Соня немедля продолжила:
— Сейчас объясню. У Гилье есть масса объективных причин, чтобы быть трудным ребенком: недавно сменил школу, родители недавно расстались, он водится только с девочками, держится подальше от футбола и вообще любых подвижных игр, очень мало общается с остальными ребятами, и к тому же у него, так сказать… гиперчувствительная натура, и другие иногда чувствуют, что он выламывается из общего ряда, хотя пока не умеют выразить свое ощущение словами… и вдобавок мыслит он нестандартно. Я уж молчу об этой зацикленности на Мэри Поппинс: поначалу она меня умиляла, но со временем стала настораживать.
— Ясно, — сказала я.
— И, вопреки всему этому, ребенок довален жизнью, — подчеркнуто сказала Соня. — Донельзя довален.
— И ты думаешь, он…
— Не знаю, что и подумать, Мария, — не дала она мне договорить. — Знаю лишь то, что мне подсказывает опыт, а опыт подсказывает: внутри Гилье, которого мы видим, прячется другой Гилье, невидимый для нас.
Я всмотрелась в взволнованное лицо Сони. Я видела ее нечасто, но мне казалось, что она переживает беды и радости своих учеников, как собственные, иногда даже слишком горячо — но учителя ее типа просто не могут жить иначе. Порой слишком тетешкаются с учениками, как с родными, — и сами это за собой знают. Но, проработав в этой школе несколько недель, я заметила: наблюдения, которыми Соня делится с другими учителями, никогда не оказываются беспочвенными.