— Умею и чертить и рисовать.
— Так, так… Это хорошо! Поезжай, батька порадуй. Ну, будь здоров, Иван Книга!
Шофер пожал Ивану руку и уехал. Грузовик, покатился с горы, взвихрил завесу пыли и быстро скрылся за поворотом. Иван нарвал травы, обмел ею, как веничком, чемодан. Постоял, глядя на журавлинскую дорогу. На нем были узкие серые брюки, такой же серый, красиво сшитый однобортный пиджак. Заправив в брюки рубашку, потуже подтянув пояс, Иван задумался, не зная, выйти ли ему на бугор или тут подождать попутную машину. «Так я твоего батька знаю, — лезло в голову. — Да и кто товарища Книгу не знает? Бедовый председатель, настоящий хозяин…» В кармане пиджака Иван нащупал хрустевший, сложенный вдвое пакет: лежит ли на месте? Взял чемодан, рулон, кинул на плечо брезентовый плащ и не спеша поднялся на холм.
Взору открылась степь, изломанная холмами и ложбинами. Солнце ещё не взошло, и бледный восток только-только умылся заревым светом. Куда ни глянь, серебро росы горело на влажной траве. Небо было высокое, синее и чистое, как отлично промытое и протертое стекло. В низине дремал туман — протянулась в метре от земли сизая, прозрачная стежечка шелка.
Утреннюю тишину старательно будили невидимые птицы. И в траве и в небесах на все лады заливались тысячи голосов, а где-то совсем близко тягуче и тревожно, как бы силясь поглотить птичий гомон, шумел водопад. Иван прислушался и невольно улыбнулся. Странно и непривычно: на Недреманной — и водопад! Да тут, бывало, и паршивого родничка не сыщешь. Иван присел на влажную траву, прислушался. Да, точно, вода спорила с птичьими голосами. Шум её был тягучий, какой бывает вблизи гидротурбины или на водяной мельнице. И снова улыбнулся Иван, а улыбнулся оттого, что он-то хорошо знал: и что это за шум и откуда он здесь возник. Знал, что там, за Недреманной, в каменных кручах, бурлила Кубань, а тут, на степной стороне Недреманной, вдруг образовались истоки Егорлыка, и в отвесных берегах шапкой пены белела и бурлила чаша кубанской воды…
II
«Истоки Егорлыка…», «чаша кубанской воды…». Сказать так, не поясняя, какой смысл таили в себе эти слова, — значит, ничего не сказать. Людям, никогда здесь не бывавшим и ничего не ведающим о том, как и когда бедная водой речонка Егорлык породнилась с водообильной Кубанью, — им, разумеется, никогда не понять, что означают слова «чаша кубанской воды» и «истоки Егорлыка». Так что пусть наш Иван покамест посидит на холме Недреманной, отдохнет и послушает новорожденную песню; или пусть подойдет к самой чаше кубанской воды и ощутит прохладу, какая бывает твлько в ущелье. Мы же тем временем хоть вкратце поясним, что оно такое — «истоки Егорлыка» и «чаша кубанской воды».
По совести говоря, до недавнего времени истоков у Егорлыка вообще не было, как у всякого бедняка не бывает источников дохода. Буерачное, сморщенное дно этой речонки, петляя и выписывая восьмерки и кренделя, испокон веков бороздило ставропольскую равнину, и где было ему начало и где конец, никто толком не знал. Не знали люди об этом только потому, что Егорлык — степная речка-времянка, и какой же смысл интересоваться её истоками? Жителям окрестных сел было известно лишь то, что по весне, в пору таяния снега, когда мутная, согнанная солнцем с гор и пригорков вода тысячами ручейков устремлялась в низину, Егорлык жадно подхватывал эту шальную воду, быстро наполнял ею свои иссохшие, потрескавшиеся берега, ненасытно впитывал влагу и оживал: блестел на солнце и молодо шумел на заре, по-речному грозно и протяжно. А в иной день расходился не на шутку, как настоящий забияка: там затапливал низину, поднимал прошлогодние копенки сена, и они шапками покачивались на волне; там срывал мосток, и доски, бревна неслись по реке, на повороте бились о кручу, пугая щуров и сусликов; там заливал кошару или подмывал берег, и огромный кусок земли падал в воду, тяжким вздохом отзываясь в степи. И вся эта широкая панорама разлива, и сорванные мостки, и сам вздох свалившейся кручи как бы говорили: «Ой, ой, могучая река, Егорлык!»
Такая веселая, разгульная жизнь длилась с месяц или два, не больше. Когда же наступал зной и под палящим солнцем ложились на землю каспийские суховеи, Егорлык умирал тихо и безропотно: вода в нем высыхала, дно покрывалось желтой плесенью, выступала на нем горькая соль, открывались пастями трещины, наскоро затканные свежей паутиной, — все живое, что успевало родиться, погибало, и Егорлык умолкал до следующего таяния снега.
Таким было безрадостное прошлое. Теперь же Егорлык — герой! Красивый и полноводный, проносится он по степи, мимо сел и хуторов, извилистой дорогой на Маныч; кое-где даже выходил из берегов, заливал низины, как бы говоря: «Эге-ге! Да вы поглядите на меня, какой я теперь богатый и сильный! Мне нынче все нипочем, — и полью огороды, и напою стада, и могу турбину вращать». И там, где разлились его воды, в тихих и теплых заводях буйно разрослись камыши, встав темно-зелеными гривами. Сюда, в эти камышовые заросли, прилетели на новое жительство дикие утки, нырки, цапли, а однажды явились (видимо, на разведку: нет ли тут, возле Егорлыка, какого-либо моря) две шустрые острокрылые чайки; не нашли моря — и улетели. Ковыль-трава чуяла и близость влаги и прохладу, любовалась плескавшей о берег волной и удивлялась: и что такое приключилось с Егорлыком, и откуда у него столько воды?
Да, ни камышам, ни ковыль-траве, ни даже чайкам-разведчицам никогда не понять, что причиной всему была Кубань. Многие тысячи лет убегала Кубань мимо горы Недреманной, держа путь на Краснодар, хотя все эти годы она чутьем улавливала, что где-то рядом, в каких-нибудь десяти верстах от нее, за горой Недреманной, томился, изнывал от безводья Егорлык — река слабая, удивительно бедная водой, но очень нужная людям. И хотелось Кубани прийти на помощь своему попавшему в беду ставропольскому брату. Но как? Как взобраться на такую высоченную гору? Где взять сил?
Помогли люди. Пришли сюда тысячи. — с ломами и лопатами, с грабарками и кирками. Поднялись над Недреманной красочные, высотой в шесть метров буквы: «Пойдет вода Кубань-реки, куда велят большевики». И ещё люди сказали: не надо воде взбираться на гору, это не её дело. Люди нашли ей удобную дорогу — прорыли новое русло и подвели его до самой Недреманной, Потом начали долбить гору. Получились великолепные ворота. И когда эту темную и сырую дыру одели в бетон, она стала напоминать тоннель метро. Так и казалось, что вот-вот со свистом и ветром ворвутся сюда ярко-голубые вагоны… Однако не вагоны пошли в тоннель, а вода. Она не пошла, а хлынула. Шагнула, и каким шагом: торопливо, охотно, точно давно поджидала этого часа; видно, Кубань волновалась с непривычки, даже побаивалась, как бы вдруг снова не закрыли для нее эти просторные ворота через Недреманную… Но ворота остались открытыми навсегда, дорога к горе протянулась на семь километров. У входного портала вскипал вспененный гребень, вода теплая, согретая солнцем, с клекотом вливалась в тоннель, а выходила из него студеной, как из ледника.
И вот тут-то, на степной стороне Недреманной, и открылось настоящее чудо! На отлогом склоне, там, где веками лежали исписанные сусличьими норками, выжженные солнцем камни, не какой-то там фонтанчик или ручеек сочился из земли, а неслась из тоннеля полноводная, как будто выхваченная из гор, бурная река. Древняя соседка Егорлыка щедро напоила его водой и спасла от смерти. Один врач, проезжая в этих местах и любуясь полноводным Егорлыком, сравнил происшедшее с переливанием крови больному.
Мощный клокочущий поток, вырвавшись из горы, рассекал надвое старое русло Егорлыка. Левая его часть, та, что тянулась к Ново-Троицкой, и дальше на Журавли, и на Птичье, и затем к Манычу, бурлила половодьем, полная сил и жизни; Правая же сторона, та, что поднималась к Татарке, по-прежнему была мертва и своими кочками и морщинами напоминала сухожилие —. потянулось по полю, среди полыни и будяков, сизое солончаковое дно, даже самая неприхотливая травка не кустилась на нем. А ведь вода вот она, рукой подать! Перед тем как влиться в Егорлык, она последние сотни метров катилась по бетонному, наподобие совка, концевому сбросу. Совок поставлен уклоном, и поток, думая, что снова летит со скалы, устремлялся вниз так, что на метр взлетала водяная пыль. Прикоснувшись к Егорлыку, вода с яростью разрыла глинистую почву, раздвинула, точно ножом, срезанные берега и образовала просторный котлован, похожий на огромную чашу. Если смотреть на эту чашу кубанской воды с горы, то невольно кажется, будто какой-то невидимый великан пришел сюда с опаленной зноем степи и подставил ковшом сложенную пригоршню, боясь, как бы не разбрызгалась, не расплескалась дорогая и долгожданная влага.