Улица как вымерла — никого не видать. Взрослые заняты колхозной работой, а старушки да ребята на огородах полются и картошку окучивают на второй ряд. И бабушка Соломея в огороде, на коленках склонилась у морковной грядки, кажется. Значит, нам повезло и голубят сегодня достанем, но Осяга заколебался:
— Лучше ночью, ребята. Собаки у Соломеи нету, безо всякого шума и догляда уволокем голубят, а?
— Нет, Осяга, лучше днем. Ночью воры лазают по чужим дворам, их за то и бьют и судят, когда изловят, — не согласился Кольша, и я живо поддержал брата:
— Правильно! Чо мы ворье, что ли! И голубей ночью испугаем, они и улетят насовсем от Соломеи, и съест их кто-нибудь…
Посидели прямо на середине улицы недалеко от Соломеиной избы. Да на улице хоть спи, не то что сиди: неизъезженная, всю затянуло конотопом и пахучей ромашкой, и лишь возле прясел по сторонам крапива с полынью наросли. Ну даже и хорошо, не так шныряют в огороды курицы и гуси. Кольша о чем-то подумал и скомандовал:
— Ты, Осяга, шуруй к реке в кусты. И если бабушка нас заметит с Васькой, то ты ее отвлекай, знаешь чем? Пряслом тресни, будто в огород лезешь. Она и кинется за тобой. Узнать все равно не узнает, а догнать и подавно не догонит. Я сам полезу из огорода под сарай, где голубиное гнездо, а Васька останется внизу на карауле. Ладно?
— А если через воротца? Соломеи дама-то нет, и собаки у нее нету, — подсказал Осяга.
— Не, через ограду нельзя. Из окошек Федориных видать, а она, может, дома сегодня, — кивнул Кольша на избу соседки Федоры справа. Изба ее дальше стоит, но из окон Соломеина ограда вся как есть видна.
Осяга по мосту перешел на другой берег речки, быстро сравнялся с огородом Соломеи и напротив него бродком перебрел узкую и мелкую Крутишку. Когда он скрылся в тальниковой гущине, мы пролезли в огород под вторую жердь прясла и поползли межой к амбару. Ожглись крапивой, не без того, но вряд ли кто заметил, как мы проскользнули в огород.
Между амбаром и конюшней и был сарай, а в промежутке — бревенчатая стена. Но она не достигала соломенной крыши, и Кольша по углу амбара ловко добрался до дыры и пролез под сарай. Тынок огурешника сбоку конюшни и высокая конопля подле стен скрывали нас от глаз бабушки Соломеи. И все-таки я таился с боязнью за Кольшу и дрожал, как в стужу.
Чу, захлопали крылья — это слетели голуби, потом что-то сбрякало — поди, литовку уронил Кольша, потом из-под крыши показалась лохматая голова брата и он хрипло зашептал:
— Залазь сюда и принимай голубят. Да не задави, у них еще зорек-то нету.
Мигом взобрался я по зауголкам до крыши и принял от брата сложенную вдвое фуражку с голубятами. Разглядывать некогда, скорей вниз и прочь из огорода. С фуражкой в зубах я выполз на улицу, прежде разняв крапиву и оглядевшись по сторонам. Никого нету, можно смело подниматься на ноги и ждать Кольшу.
Как ни в чем не бывало, я откатился конотопом от огорода и растянулся на улице, ожидая брата. Потный и красный, он выбрался из крапивы, отдышался и глянул в огород: бабушка Соломея по-прежнему копошилась у грядки, а голуби сидели на крыше избы. Сейчас отойдем и свистнем Осяге, чтобы оставлял свой пост и бежал к нам.
Не терпелось поглядеть голубят, да Кольша не дал раскрыть фуражку, сразу забрал ее себе. Он и Осяге коротко бросил:
— Дома посмотрим, неча середь улицы шары пялить. Не за тем лазили, чтоб кто-то увидел и отобрал голубят.
С шага перешли на бег и вперегонки домчались до нашего заулка, а там заскочили в огород и прямо на крышу сарая. Здесь-то никто нас не тронет, здесь можно вволю наглядеться на голубят. Уж не задохнулись ли они ненароком? Кольша и сам с боязнью развернул края фуражки, мы сунулись с Осягой и стукнулись лбами, но боли не почувствовали, и не до шутейной присказки было — «коко съели, еще захотели»…
— Чо за уродцы! — растерянно свистнул Осяга, а мы с Кольшей молчком рассматривали голубиных цыплят. Зобастые, синяя пупырчатая кожа в редких желтых ворсинках, головы маленькие, клювики тонкие и длинные… Неужто из этаких голопузов вырастают красивые птицы — голуби?!